условия были согласованы, Раймунда-Роже схватили и заковали в цепи, грубо нарушив условия договора. На следующий день, 15 августа, остальные жители покинули Каркассон в соответствии с соглашением, не взяв с собой ничего, кроме своих грехов, как записал Пьер Сернейский.

Когда вошедшие в город крестоносцы стали делить прекрасных боевых коней виконта и выбирать подходящее жилье в городских особняках, по улицам прошли глашатаи, призывая их послушать проповедь аббата Сито. Аббат, стоя на мраморной глыбе, призывал их сдерживать себя. Он напомнил им, что своей победой они обязаны Богу. Пусть они отбросят все мысли о личной выгоде и вместо этого отнесут всю добычу в одно место, где она поступит в распоряжение нового виконта, которого вскоре должны были избрать. Это предложение, хотя оно явно не могло понравиться всем крестоносцам, было принято. Общий склад ценностей был передан под охрану нескольких надежных рыцарей (которые впоследствии все же присвоили себе 5.000 ливров), а предводители армии приступили к выборам преемника Раймунда-Роже.

Сначала виконтство было предложено главным баронам армии. Но герцог Бургундский, граф Неверский и граф Сен-Поль отказались взять на себя это неблагодарное бремя. Для рассмотрения вопроса была назначена избирательная комиссия, состоящая из четырех рыцарей, двух епископов и аббата Сито. Крестоносцы становились нетерпеливыми и уже стремились разойтись по домам. Мало кого из них интересовало княжество, которое было завоевано мечом и вполне могло быть мечом же и отвоевано, после ухода армии Бога. Некоторые считали владения Транкавеля проклятыми. В конце концов, комиссия обратила внимание на Симона де Монфора, мелкого барона из Иль-де-Франс, который, после некоторых формальных возражений, согласился принять эту честь. Пьер Сернейский говорит, что его пришлось умолять, запугивать и, в конце концов, аббат Сито приказал ему принять эту честь. Но Симон был именно тем рыцарем, чьи амбиции, неосуществимые в маленьком северном владении, нашли выход в крестовых походах. Возможно, сыграло свою роль и его демонстративное нежелание добилась от легата лучших условий, но вряд ли он рассчитывал, что его воспримут всерьез.

Симон де Монфор был отцом того бурного политика, чья карьера должна была стать столь значимым эпизодом в истории средневековой Англии. У отца и сына было много общего. Оба были беспринципными, угрюмыми, интроспективными людьми, с сильной набожностью и огромными амбициями, которые не упускали возможности. В течение столетия экспансия Франции в Англию, Испанию, южную Италию и на Ближний Восток предоставила таким семьям несравненные возможности для реализации своих желаний. Безусловно, Симон-старший был предназначен для большего, чем владением Монфор-л'Амори и Эперноном. Через свою мать он был наследником важного английского графства Лестер. Но смерть его дяди, Роберта графа Лестера, совпала с кульминацией войны между Англией и Францией. Французские бароны, такие как Симон, видели, как их английские земли были конфискованы королем Иоанном, а сами они остались с громкими титулами, не имея состояния, чтобы их поддерживать. В 1202 году Симон, присоединившийся к Четвертому крестовому походу, был искренне потрясен тем, как цинично венецианцы использовали священную войну для реализации собственных амбиций. Когда крестоносцы осадили христианский город Зара в Далмации, Симон отказался участвовать в штурме. Вместо того чтобы последовать за крестоносцами в Константинополь и помочь им в разрушении Византийской империи, он вернулся в Италию и отправился в Сирию, чтобы исполнить свой обет, сражаясь против мусульман. Менее чем через три года после возвращения в Монфор-л'Амори он, по особой просьбе герцога Бургундского, принял крест против альбигойцев, став одним из первых баронов-крестоносцев в Иль-де-Франс. Симон уже отличился во время крестового похода. Он возглавил штурм замка Каркассон, 4 августа, и спас раненого рыцаря из рва, под ливнем стрел, пока остальные отступали.

В 1209 году Симону де Монфору было около сорока лет, и по средневековым меркам он был уже стариком. Это был высокий, похожий на быка человек с густой копной волос, способный, несмотря на свой возраст, на необыкновенные подвиги физической выносливости. Его современники были почти единодушны в своем восхищении, и их мнение заслуживает уважения. Он был безусловно храбрым и настойчивым, образцовым христианином со строгой личной моралью и гениальным полководцем. Он вдохновлял своих солдат на экстравагантную преданность. Другие судили его более сурово, обвиняя в злоупотреблении крестовым походом в угоду собственным амбициям, что иногда кажется таким же циничным, как нападение крестоносцев по требованию Дандоло на Зару в 1202 году. Симон, несомненно, был честолюбив, и он был совершенно безжалостен в осуществлении своих амбиций. Но он не был циником. Он ненавидел ересь лютой ненавистью и искренне считал свое продвижение вперед частью замысла Провидения, предусматривающего ее уничтожение. "Вы думаете, я боюсь?" — спрашивал он одного цистерцианца, который пришел успокоить его в кризисный момент его авантюры; "Мои желания — это желания Христа, и вся Церковь молится за меня. Мы не можем быть побеждены". Симон был "атлетом Христа", орудием Божьего гнева. Среди политиков он был аскетом, фанатиком по велению сердца.

Не все приветствовали избрание Симона. Были и такие, как мрачно намекнул Арно-Амори Папе, кто был "с нами телом, но не духом". Другие точно подсчитали, что они прослужили уже более сорока дней, и что дома приближается жатва. Граф Неверский, в частности, считал Симона ставленником герцога Бургундского, с которым он жестоко рассорился в ходе кампании. Теперь, когда Каркассон пал, граф объявил о своем намерении вернуться на север со всеми своими людьми и немедленно уехал. Его сопровождало более половины армии.

Герцог Бургундский согласился остаться до тех пор, пока новый виконт не будет должным образом утвержден в своих владениях. Это было скорее трудоемко, чем политически сложно, поскольку крестоносцы были радушно приняты католиками, а катары бежали. Фанжо был занят без труда. Кастр, центр важной сети дорог, прислал делегацию, и подчинился Симону, который отправился на север, чтобы лично овладеть городом и понаблюдать за первым публичным сожжением еретиков. Затем последовал триумфальный тур по северной части графства Фуа. Мирпуа был оставлен своим гарнизоном и немедленно сдался. Аббат Памье и жители Савердёна были рады сбросить суровое правление графа Фуа и приветствовали Симона как освободителя. Наконец, сам граф Фуа, не имея возможности выставить армию и не желая быть лишенным владений, как Раймунд-Роже, предстал перед Симоном, осаждавшим замок Прексан, расположенный к югу от Каркассона. Граф принял обременительные условия, обязывающие его полностью подчиниться желаниям папских легатов и оставить своего младшего сына у Симона в качестве заложника. Прексан, который был зависим от Фуа, получил приказ сдаться осаждающим. Основная часть армии не последовала за Симоном в эти походы, а осталась в лагере герцога Бургундского в Альзоне, недалеко от Каркассона; но ее присутствие ощущалось во всем регионе, и урок Безье не был забыт. Однако герцог не мог оставаться в Лангедоке бесконечно долго