Она опустилась на колени, стала гладить солдата по волосам. На этот раз он не отстранился. Веки у него набрякли, щеки покраснели от холода, легкая припухлость делала его немного похожим на херувима. Мягкая борода покрывала щеки, дорожка грязи, напоминающая крыло, тянулась с одной стороны переносицы. Маргарета бережно очистила от еловых иголок его брови и ресницы, стерла грязь со лба. Она бросила взгляд на Люциуша, давая понять, что он теперь может дотронуться до больного. Он тоже опустился на колени, показал солдату пустые ладони, прежде чем начать пальпировать шею и голову. Он пытался ощупать и спину, но тачка была слишком тесной.

– Осторожнее.

Жмудовский тоже подошел поближе. Они опасались, что у солдата поврежден позвоночник, и постарались поднять его снизу, но борта тачки были расположены под углом, и она сужалась книзу, как гроб, так что они не могли подсунуть под него руки. Однако это не имело значения. Он так сжался в комок, что его можно было ухватить за сцепленные руки.

Они уложили больного на носилки; поза его не изменилась.

– Вот так, – сказала Маргарета ободряюще, хотя он не издал ни звука. Она снова погладила его по волосам и тихо добавила по-польски: – Вы замерзли, ваша одежда промокла. Мы сейчас проверим, есть ли вши, переоденем вас во все чистое. Ничего плохого не случится. Вы в безопасности.

Звук ее голоса, казалось, успокоил его, хотя было неясно, понял ли он хоть слово.

Она снова взглянула на Люциуша, показывая, что можно начинать.

Медленно они стали снимать с него одежду, сначала шинель, тяжелую, начиненную какими-то бумагами. Потом второй, более тонкий макинтош, два свитера, одеяло, два слоя тонкого нижнего белья. Человек под этими слоями одежды оказался влажным и бледным, как мякоть ореха. Руки, розовые от обморожения, распухли, казалось, что на них надеты перчатки.

Жмудовский отнес ворох одежды на дезинфекцию, Крайняк подошел с крезолом и принялся его распылять. Несколько минут больной оставался обнаженным, пока Маргарета искала на его коже следы вшей, пальцы ее двигались быстро, не делая никаких скидок на девичью скромность. Она обтерла его, укутала в одеяло; его тело по-прежнему было свернуто в клубок.

– Солдат, – позвала Маргарета. – Как вас зовут, кто вы?

Но он только таращился на нее – глаза темнели над красным блеском щек.

– Доктор, посмотрите.

В другом конце комнаты Жмудовский нагнулся над темным ворохом одежды, держа в руке ведро с антисептиком. Он поднялся навстречу Люциушу.

– Посмотрите!

Из-под подкладки шинели он извлек пачку бумаг. Бумаги промокли и помялись, чернила растеклись, к тому же теперь еще и были присыпаны хлорной известью. Люциуш осторожно взял пачку и стал разлеплять листы. Это были рисунки – изображения крестьян, солдат, поездов, гор, набросанные одной и той же умелой рукой. И еще: дети, обнаженная женщина, отдельные зарисовки женских ног, руки, груди.

– Это ты нарисовал? – спросил Жмудовский, глядя на солдата. Ответа не последовало. Он помахал изображением обнаженной женщины: – Можно я возьму ее себе? – В бороде промелькнула улыбка. Он поднял шинель и вынул еще один ком слипшихся листов, и еще.

Люциуш всегда изумлялся тому, что солдаты напихивали в свои шинели для тепла. Военные циркуляры, биллиардное сукно, любовные письма, смятые газеты. Можно составить музей, подумал он. Выставка: Лемновицы, 1915–16 годы. Материалы, используемые для обогрева.

Тут он вспомнил о крестьянине в овчине, который все еще ждал у двери.

– Спасибо, – сказал он, обращаясь к крестьянину, и повернулся к Крайняку: – Посмотри, что найдется на кухне. Может, немного луку. Или бутылка шнапса.

– Русские за своих раненых платят мясом, – сказал человек в овчине.

– Да будет вам, – отозвалась Маргарета. – Хорошо, если бурку не отнимут.

К тому времени, как вернулся Жмудовский, они одели зимнего солдата в такую же чистую одежду, в какую были одеты все их пациенты.

Крестьянин сосчитал луковицы.

– Хотите – оставайтесь на ночь, – предложил Люциуш, но мужик только буркнул что-то и исчез вместе с влажным, острым запахом конюшни.

Люциуш повернулся к остальным:

– Мне казалось, я был щедр.

– Очень щедр, – подтвердила Маргарета. – Под этой буркой больше жира, чем на всех нас вместе взятых. Это мы у него должны просить еду. – Она снова повернулась к безмолвному солдату. – Так, что с ним делать? Отнести в церковь?

– Да, сестра, пожалуйста, – сказал Люциуш.

– Диагноз?

– Ранений нет? Будем пока считать, что это Nervenschock.

– Да, доктор, я и сама так думала.

Nervenschock, нервное потрясение, – что это значит? В Вене Люциуш никогда не слышал такого диагноза. Его не упоминал Вагнер-Яурегг, профессор психиатрии и неврологии, почетный советник короля. Ни слова об этом не было в учебниках и военных руководствах, распространяемых Медицинской службой. Все, что он об этом знал, он слышал от Броша и Бермана. Новая болезнь, возникшая из-за войны, сказали они. Клиническая картина неясна: похоже на поражение нервов, но на вскрытии ничего такого не видно. Причины неизвестны. Крохотные частицы пепла и металла, попадающие в череп? Сотрясение воздуха? Следствие пережитого ужаса? На полевых пунктах и в полковых госпиталях нет даже единого названия.

Granatkontusion. Granatexplosionslähmung. Kriegszitterung. Kriegsneurose.

Самоконтузия. Паралич от разрыва снаряда. Военная дрожь. Военный невроз.

На Западном фронте еще хуже, говорили ему, настоящая эпидемия – словно какой-то вирус, впервые зародившийся во фламандской почве, теперь двинулся и на восток.

А лечение? – спрашивал он. Берман и Брош только смеялись. Как лечить, если даже не знаешь, что именно? Но он спрашивал всерьез, и они попытались ответить. Многим становится лучше, если дать им отлежаться. А другие… Вначале трудные случаи отправляли в Будапешт и в Вену, для реабилитации, которая могла занять много месяцев. Но появились новые методы: стимуляция электричеством – электроды можно присоединять к конечностям, чтобы вызвать движение, или к горлу, чтобы заставить онемевших солдат говорить. Непонятно, как работает электричество – помогает ли оно сокращаться их заторможенным мускулам или просто пугает и причиняет боль. Иногда электроды присоединяют к глазам или к яичкам. Доктор Мукк из Эссена придумал забрасывать металлический шарик в горло солдат, потерявших речь: чувство удушья заставляет их рыгнуть, а затем издать звук, а звук превращается в слова.

– И эти люди вылечиваются? – спросил Люциуш.

Брош поднял вверх палец:

– А кто сказал, что надо вылечить? Наше дело – вернуть их на фронт.

В Лемновицах первый случай «военного невроза» встретился в конце февраля, недели через две после приезда Люциуша. Австрийский рядовой, некий Георг Ленц из Винер-Нойштадта, один из троих солдат, выживших, когда снаряд попал в их окоп возле Долины. Он был весь побит кусочками гравия, но других повреждений не имелось. Однако ходить он не мог. Когда его пытались поднять, у него подгибались колени, а когда просили пошевелить пальцами на ногах, он смотрел на них со странным безразличием, как будто ноги принадлежат кому-то другому. Но рефлексы его были нормальными, кишечник и мочевой пузырь функционировали. С точки зрения анатомии такое повреждение было невозможным, но Люциуш не мог назвать Ленца симулянтом. Нельзя было сыграть тот ужас, с которым солдат смотрел на окружающих, такие крики по ночам. Они нашли кусочки других солдат в его волосах и карманах. Он провел так три дня, прежде чем его эвакуировали в тыл.