Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И прекрасно. Что еще?
— Спасибо, Леонид Владленович; но тут момент есть один, который нельзя не обговорить…
— Да, слушаю.
— Я о статуте газеты. Да и о своем, личном, статусе — согласитесь, это важно и, главное, нужно…
И остановился, ожидая подтверждения — важности и нужности. Пусть-ка скажет свое «да», тогда и продолжим; и скорее почувствовал, чем увидел, как напрягся и спрятал глаза Мизгирь… вмешаться изготовился?
— Несомненно, — сказал Воротынцев, чуть наклонив голову набок. Заминка если и была, то совсем небольшая.
— Вы пригласили меня, конечно, не в качестве сотрудника, пусть и ведущего, а как главного редактора газеты… какой пока нет еще, которую с нуля делать надо. Спасибо, я ценю доверие ваше. И известный риск Владимира Георгиевича тоже, я ведь понимаю. — Он улыбнулся им, поочередно. — И ваше доверие я здесь понимаю и принимаю как полномочную ответственность, не иначе. Которая напрямую связана с самостоятельностью моей как редактора — иначе кому за все дело отвечать? Некому. — И решил добавить, на определенность вызвать: — Или неправильно я понял?
— Нет, почему же…
— Тогда я готов, — не стал дожидаться другого он. — Если поверят нашей газете, то лишь как независимой от всяких там… лобби, как газете народного мнения. А партийный иль биржевой листок выпускать очередной, — он пожал плечами, — для кого? Биржи обещанной нету еще, шамовку на оптовом и тряпье на толкучем и без того продают-покупают. А вот народную заявить оппозицию, зрячей и говорящей сделать ее, пути-дороги в будущее поискать, в акционировании разобраться, в приватизации той же, да и в политике самой… Ведь беспредел моделируется, в реале раскручивается, а в нем никто не выиграет по-настоящему, зря надеются ворье с номенклатурой…
— Пожалуй, — раздумчиво согласился хозяин, встал опять, прошелся. — Здоровый противовес этому должен быть… Наглеют на глазах.
— Да в разнос все идет, как… телега с горы. И здесь, я полагаю, нужно достаточно жестким быть. С тем, что называют позицией.
— Правильно полагаете, Иван Егорович. — Он переглянулся с молчавшим до сих пор нахмуренным Мизгирем — теперь что-то собравшимся было сказать, упреждающе ладонь поднял. — И мы вам эти полномочия, с ответственностью вместе, дадим. Дело здесь с излишком сложное, тонкое, оно ведь еще и душу затрагивает, мировоззренческое… нет, без разночтений тут не обойтись. Но в главном-то мы совпадаем: народная самодеятельность во всех областях, да, инициатива, законность со справедливостью в ладах, сотрудничество межсословное. И, наконец, чувство хозяина в народе — как решимость его строить жизнь на собственных началах, на естественном праве всякого суверена!..
Говорил он довольно свободно, вышколенность чувствовалась не только в манерах, но и в этом ученом умении размышлять вслух, словами; и — опять — вертикаль некая угадалась в нем, струнка натянутая, к чему-то его самого и всех рядом с ним обязывающая. В том числе и Мизгиря, который хоть и усмехался вроде уголком чувственно-тяжелых губ, недовольный, что ему сказать не дали, но слушал — будто в первый раз, упорно глядя, будто запоминая… хотя что тут запоминать, что особенного хозяин сказал? Слова.
— А что позиции касается, — тонко улыбнулся вдруг Воротынцев, — так ее никто и не запрещал… Имейте. Отстаивайте — перед всеми, перед нами тоже, дело лишь за аргументами. И не знаю, что вы создадите для собственно журналистской работы, редсовет ли, редколлегию — вам, редактору главному, видней. Ну, а для обеспечения жизнедеятельности, для решения некоторых вопросов… не стратегии газетной, нет, но возникающих иногда ситуаций важных, а таковые бывают, мы сформируем правление, скажем, из наших же вкладчиков в это дело… правомерно? — Возразить было нечем, и Базанов кивнул. — И вы тоже будете его членом, с голосом отнюдь не совещательным. Итак, три члена правления уже здесь…
— С председателем! — Доля яда была в этом восклицаньи поручителя явной, он почему-то переживал весь этот разговор довольно болезненно — без особых на то причин, казалось бы, удачный же разговор. — Во главе!
— Благодарю, — ухмыльнулся Воротынцев, — я и не отказываюсь. А посему на правах его предлагаю закрыть первое заседание и перейти к части неофициальной… Так она именуется у заклятых друзей наших, из номенклатуры? — Он лукаво глянул Ивану в глаза, наливая ему, себе затем; поднял бокал: — Что ж, за газету?
— Будет газета, — твердо и не отводя глаз, сказал Базанов, чокнулся с ним. — И подписчиков найдем, раскрутим. Знаю, где искать.
— Знает, — подтвердил и Мизгирь, оживляясь понемногу; но чем он недоволен, уж не второй ли здесь ролью? Совсем не исключено, самолюбия там хватает — помимо даже подведенной под это и растолкованной некогда ему, Базанову, самоделковой теоретической базы. Но при чем бы тут самолюбие, если сам в роли просителя пришел? Или сложней все у них? — Есть, найдутся у нас задумки…
— Может, лучше даже Ивану Егоровичу и не мешать — с его-то опытом… — добродушно на это заметил Воротынцев; и тут же упрекнул: — Друзья, вы что ж это не едите… закусывать надо, закусывать! Таков завет матери моей, крестьянки достославного Торжокского уезда: пить-то, может, и пей — но закусывай! Тарталетки, Владимир Георгич, ты ж их уважаешь… — Переставил блюдо с ними под руку ему — без особой, впрочем, нужды — и пожаловался: — Людей надежных, работников мало. Профессионалов в лучшем смысле слова, чтобы поручить дело — и не оглядываться, знать: сделает все что надо и как надо… Вот с газетой, почему-то уверен, так и будет. Читал, много лет уже читаю ваше, — с серьезностью сказал он, глядя опять в глаза Ивану, — и рад, что личное впечатление и, так сказать, прочитанное не разошлись, совпались. А это, вы сами знаете, не всегда бывает. Нет, рад. Но чаще-то всего таких мало…
— А я, кстати, так не думаю… не в отношении Ивана Егоровича, конечно, а вообще, — небрежно, но и как-то раздраженно проговорил, дожевывая, Мизгирь. И на погребальном наряде его, и в клочках волос на подбородке застряли крошки, запухшие глаза смотрели поверху. Но
