Мы неопределенно замычали. Но тут прорезался воркующий голос Глэдис Хили:

– Да, мисс Дарлинг!

– Хорошо. А почему она никогда не играет вместе с вами? Каждый день я вижу, как она стоит на крыльце и никто с ней не играет. Как вам кажется, у нее очень счастливый вид? А если бы одна из вас стояла вот так, брошенная всеми, она была бы очень счастлива, как вы думаете?

Никто не ответил. Мы смотрели прямо на мисс Дарлинг, и лица наши выражали вежливость, хладнокровие и скуку, настолько неправдоподобным был ее вопрос. А потом Глэдис сказала:

– Майра сама не гуляет с нами, мисс Дарлинг. Она присматривает за своим младшим братиком.

– О, – замялась мисс Дарлинг, – но вам все равно следует быть к ней добрее. Вам так не кажется? Не кажется? Вы же попытаетесь быть добрее, правда? Я знаю, вы так и сделаете!

Бедная мисс Дарлинг! Ее затея так быстро сдулась, а уговоры обернулись блеянием и невнятным нытьем.

Когда она ушла, Глэдис Хили проворковала:

– Вы же попытаетесь быть добрее, правда? Я знаю, вы так и сделаете! – А потом выпятила губы, обнажив ряд крупных зубов, и радостно заорала: – А мне нипочем мороз и дождик![6]

Она дошла до последнего куплета и напоследок исполнила впечатляющий пируэт, от которого вихрем взметнулась ее плиссированная юбка из шотландки. Мистер Хили держал магазин «Текстиль и женская одежда», и своим лидерством в нашем классе его дочь отчасти была обязана летящим юбкам, блузкам из органди и бархатным жакетам с медными пуговицами, а еще скороспелому бюсту и потрясающей наглости. Все мы дружно принялись передразнивать мисс Дарлинг.

Прежде мы почти не обращали внимания на Майру. Но теперь у нас появилась увлекательная игра. Она начиналась со слов: «А давайте-ка будем добрее к Майре!» После этого мы подходили к ней втроем-вчетвером и по команде спрашивали хором:

– При-вет, Майра, привет Май-ра!

А потом следовало что-то вроде:

– Чем ты моешь голову Майра? Волосы у тебя такие красивые и блестящие, Май-ра!

– О, она моет их рыбьим жиром, да, Майра? Ты моешь голову рыбьим жиром, ведь это им от тебя так воняет?

По правде говоря, от Майры действительно пахло, но это был сладковато-гнилостный запах порченых фруктов. Ведь ее родители держали фруктовую лавочку. Папаша Майры весь день восседал на табуретке под окном. Рубашка не сходилась на его объемистом пузе, и в прореху виднелись пучки черной шерсти вокруг пупа. Он жевал чеснок. Но стоило вам войти в лавку, как из-за легкой занавески, отделяющей заднюю часть магазинчика, навстречу вам бесшумно возникала миссис Сайла. Ее волосы ниспадали черными волнами, она улыбалась плотно сжатыми полными губами, растягивающимися, казалось, до невозможности. Она называла цену слегка резковатым голосом, подзадоривая вас на торг, а если вы не решались торговаться, протягивала вам пакет фруктов с нескрываемой насмешкой во взгляде.

Однажды зимним утром я очень рано шла по дороге, отлого взбиравшейся на холм, где стояла школа. Соседи подвезли меня в город. Мы жили на ферме в полумиле от города, и я должна была учиться в сельской школе неподалеку от нас, где было всего полдюжины учеников да учительница, слегка свихнувшаяся на почве жизненных перипетий. Но мама моя была женщина пробивная, она надавила на городских попечителей, чтобы меня приняли, и на папу, чтобы тот раскошелился на дополнительную плату, и я поступила в городскую школу Из всего класса только я таскала в школу завтрак в коробке и съедала свои сэндвичи с арахисовым маслом в пустой комнате отдыха с высокими потолками и горчичного цвета стенами. Только я одна весной, когда начиналась слякоть, обувалась в резиновые сапоги. Меня всегда преследовали некоторые опасения на этот счет, но я не могла понять, что именно меня тревожит.

Впереди на холме я заметила Майру и Джимми – они всегда очень рано приходили в школу, порой так рано, что им случалось ждать снаружи, пока сторож не отопрет двери. Они шли медленно, и вот Майра обернулась. Я частенько старалась идти помедленнее, чтобы какая-нибудь важная девочка, идущая сзади, нагнала меня, я не решалась просто остановиться и подождать. Теперь я догадалась, что Майра, похоже, проделывает со мной то же самое. Я не могла позволить, чтобы кто-то заметил меня с ней рядом, да и мне совсем этого не хотелось, но, с другой стороны, мне льстило, что мне оказывают такую честь, оглядываясь на меня скромно и с надеждой. Роль обрела очертания, и я не могла отказать себе в удовольствии сыграть ее. Я ощутила мощный и приятный прилив благожелательности и, прежде чем поняла, что делаю, позвала:

– Майра, эй, Майра, подожди, у меня есть пачка попкорна с сюрпризом!

Она остановилась, а я прибавила шагу.

Майра ждала меня, но отводила взгляд, ждала с тем же отверженным и несгибаемым видом, с каким она обычно встречала нас. Может, она решила, что я хочу разыграть ее, может, думала, что я на бегу швырну ей в лицо пустую коробку из-под сладостей. Но я раскрыла коробку и протянула ей. Она взяла немного. Джимми уткнулся носом в ее пальто и ничего не взял, когда я предложила коробку и ему.

– Он стесняется, – сказала я примирительно. – Многие малыши стесняются. А потом перерастают, и он, наверное, перерастет.

– Да, – сказала Майра.

– Моему брату четыре, и он страшно стеснительный, – соврала я. – Бери еще, раньше я все время грызла попкорн, но теперь перестала, – сказала я, – это портит цвет лица.

Молчание.

– Тебе нравится история искусств? – еле слышно спросила Майра.

– Нет. Я люблю общественные науки, правописание и основы здоровья.

– А мне нравится история искусств и математика. – Майра складывала и умножала в уме быстрее всех в классе.

– Жаль, что я не так хорошо соображаю, как ты. В математике, – сказала я и почувствовала себя образцом великодушия.

– Зато у меня правописание хромает, – возразила Майра. – Я делаю столько ошибок, наверное, я провалю экзамен, – сказала она без малейшего сожаления в голосе, наоборот, ей было приятно, что у нее есть о чем поговорить. Она по-прежнему не поворачивала головы в мою сторону, разглядывая грязные сугробы на обочине Виктория-стрит. Во время разговора она причмокивала, как будто все время облизывала губы.

– Не провалишь, – сказала я. – У тебя слишком хорошо с математикой. А кем ты будешь, когда вырастешь?

Вопрос, кажется, ее озадачил.

– Буду помогать маме, – ответила она, – и работать в лавке.

– А я буду стюардессой, – сказала я, – только никому ни слова! Об этом почти никто не знает.

– Я никому не скажу, – пообещала Майра, – а ты читаешь комиксы про Стива Кэньона?

– Ага. – Как-то дико было представить, что Майра тоже читает комиксы, да и вообще делает что-то, не соответствующее роли, отведенной ей в классе. – А про Рипа Кирби ты читаешь?