выговором выпускника частной школы заговорил о матче Пяти наций, в котором Франция только что проиграла Шотландии.

– Как сегодня спокойно, – сказал продавец.

– Наверное, потому что холодно? – банально ответил я, глядя на Астрид и барабаня пальцами по влажному прилавку. – Говорит как Джулс, да? – хмыкнул я, указывая на стену, откуда лился бестелесный голос. Она лишь пожала плечами.

– Соль и уксус?

– Можно я сам? – попросил я – в кафе вечно жадничали.

Вернувшись в квартиру, мы поели. Пальцы ее были перепачканы газетными чернилами и жиром – как вдруг она спросила, не стыжусь ли я ее.

– С чего это ты взяла? – опешил я.

Она скомкала страницы Evening Standard в маленький шарик и подошла к умывальнику, чтобы вымыть руки.

– А почему твои родители обо мне не знают?

– Так вот что тебя расстроило?

– А что они думают о твоих шикарных друзьях? Им нравится Дженни?

Я поднял руки ладонями вверх.

– Мои родители не знают даже, что Дженни существует. Она бы съела их на обед, а они приняли бы ее за коммунистку. Или, увидев ее волосы, решили бы, что она за свободную любовь или что-то в этом роде.

Астрид посмотрела прямо на свет, как будто пытаясь не заплакать.

– А обо мне что бы они подумали?

– Господи, да не знаю я. Хрен его знает. Но ты бы им обязательно понравилась. Во всяком случае отцу… Не знаю. Когда моей матери в последний раз кто-то нравился, масло, наверное, еще давали по карточкам.

Вытерев руки о джинсы, я встал, пересек комнату и обхватил ее за плечи.

– Надеюсь, мы никогда об этом не узнаем. Надеюсь, ты никогда с ними не познакомишься.

– Но я хочу с ними познакомиться, – возразила она.

Я посмотрел на нее – в эти глаза со словно искрящимися радужками – и в тот момент отчетливо понял, что она единственный человек, которого я считаю своей семьей. Я притянул ее к себе и произнес, уткнувшись ей в макушку:

– Ты – моя семья. А на родителей мне плевать.

Крепко прижимая ее к себе, я вдруг остро осознал, насколько меня пугает мысль о том, что она – отдельный организм, что мы не связаны целиком и полностью в единое, неделимое целое, – хотя именно так я себя чувствовал. Интересно, подумал я, насколько крепко нужно ее обнять, чтобы слиться с ней? Вслух же – снова в макушку – добавил:

– Родители всю жизнь обращались со мной как с гребаным подкидышем, – очень тянуло закурить, но не хотелось ее отпускать. – Я вырос, ощущая себя чужаком, а потом поступил в универ, думая, что найду там таких, как я, – и оказался в окружении таких, как Джулиан.

Она хихикнула.

– Я люблю и Джулса, и Дженни, но они ничего обо мне не знают. И вообще ни о ком не знают – они живут на Марсе… Слышала, как они иногда разговаривают?

Я отстранил ее на пару сантиметров, снова заглянул в глаза, полюбовался вздернутым кончиком ее носа.

– Ты – моя семья, – повторил я, на этот раз тверже.

Она улыбнулась мне, и я впервые ощутил ответственность за нее. Ощущение было почти что приятным.

14

Лия

Кларисса не преувеличивала: по тому, как хлопнула дверь машины, стало ясно, что в Марселе между ними что-то произошло. Была суббота, десять утра. Они должны были вернуться прошлым вечером, но в последнюю минуту Анна позвонила и сказала, что слишком устала, чтобы вести машину, и они переночуют у друга.

– Слишком устала? – скептически произнес Том. Дженни сурово на него глянула. Похоже, в моем присутствии по-прежнему нужно было соблюдать некое подобие конфиденциальности в отношении вопросов личного характера. Но Том, как обычно, забыл.

– И вообще, что это за друзья на юге Франции?

– Ну, ты же знаешь Анну, – твердо сказала Дженни. – У нее связи повсюду.

– Хм-м, – Том пожал плечами и лениво спросил: – Ну что, отгадала тринадцатое?

Весь вечер он возился с кроссвордом, потом отдал его мне со словами:

– Пора выбираться отсюда. Этот отпуск состарил меня лет на тридцать.

– Тринадцатое разгадать невозможно – это какой-то ребус, – откликнулась я.

– А, – протянул он. – Должно быть, в этом все и дело. Это же там спрашивают про Destiny’s Child и Альфреда Великого? Попробуй мысленно выкинуть гласные – может, тогда что-то прояснится.

Устало вздохнув, Дженни отправилась искать Майкла. Том подтолкнул мне свой телефон.

– Смотри, что написала Кларисса, – в его голосе звучал азарт заговорщика.

«Что вообще творится с Анной? Она опоздала где-то на час забрать меня с вокзала, а когда все-таки появилась, то вела себя, как будто под “Прозаком”. Теперь вот говорит, что переночуем у этого чувака, а тут какая-то богемная коммуна… Нет слов, правда. Похоже, домой мы приедем завтра утром. Мне столько нужно тебе рассказать – просто нереально! Как там папа? Все такой же странный? Почему ты ни о чем таком не предупредил?»

Я хмыкнула.

Том ухмыльнулся.

– Мама считает, что у Анны есть любовник.

– А ты что думаешь?

– Если и так, давно пора – она заслужила.

– А как же Майкл?

– Да блин, у Майкла было столько интрижек, что проще признать, что у них открытые отношения, – и дело с концом.

– А сейчас?

– Да хрен знает. Но раз Клариссы сегодня не будет, давай поедем в Сен-Люк с твоими новыми друзьями? Лишь бы не сидеть тут в этой жуткой атмосфере. А еще говорят, что это мы эмоционально зависимы.

* * *

– Прекрати, – простонал Том, когда Кларисса хлопнула дверью; потом положил голову на руки. – У меня во рту как будто тысяча пепельниц.

Я же ощущала удивительную бодрость. Накануне вечером Том и Камий весьма вовремя углубились в детали работы камеры, и, воспользовавшись этим, мы с Жеромом сбежали на пляж, где и провели остаток ночи. Во всем было нечто восхитительно подростковое: помню его кожу, серебристую в звездном свете, и возбуждение, обостренное ощущением риска (а ну как увидят?), и его руку, зажавшую мне рот на пике.

– Завидую твоей юности, – процедил Том. – Вот погоди: стукнет тебе тридцать…

Тогда-то я и услышала голоса со стороны дороги – сначала Анну (в чьем тоне не было ни капли уже привычной мне медовой сладости).

– Не понимаю, Кларисса, зачем ты ведешь себя как упрямая корова.

Том бросил на меня быстрый взгляд.

– Упрямая корова? – будто не веря своим ушам, переспросила Кларисса. – Ты только что назвала меня упрямой коровой?

– Поверить не могу, и когда ты стала такой ханжой? Кто похитил мою славную падчерицу и подсунул вместо нее чертово подобие Мэри Уайтхаус?[117]

– Славную падчерицу? – еле слышно повторил Том, в ужасе расширив глаза.

– Анна, дело не в ханжестве! Просто пойми: этот чувак – мерзкий.

– Ты прямо как твой отец! – закричала Анна.

Вслед за этим раздался быстрый топот шагов вверх по лестнице, а потом – плеск воды из душа.

Выйдя к нам, Кларисса вела себя как ни в чем не бывало – порывисто обняла Тома, а потом, совершенно неожиданно, и меня. Я почувствовала себя словно благословленной ее благодушным сиянием.

– Вы оба потрясно выглядите, – воодушевленно воскликнула она. – А вот я как бледная немочь. Столько всего надо наверстать!

– Ты надолго? – спросил Том.

– Наверное, до конца месяца. Отпуск у меня всего пару недель, так что потом надо будет работать из дома. Но галерея закрыта – все клиенты на своих яхтах где-нибудь у берегов Сардинии, – и мне для работы нужен только стабильный интернет. Все зависит от того, долго ли я выдержу эти приступы кризиса среднего возраста, – она посмотрела на Тома, стараясь придать своему лицу выражение изящной сдержанности, но безуспешно. – Так, что я пропустила? Ну, кроме детсадовского поведения моих так называемых родителей.

– У Лии появился парень, – пропел Том.

– Никто у меня не появился.

– Как скажешь. Вот только неоднократные попытки воссоздания клипа к Wicked Game говорят об обратном. Он такой красавчик, что я едва не ослеп!

– Ого, а ты время зря не теряла! – восхищенно проговорила Кларисса. – И кто же он? Может, я его знаю.

– Знаешь-знаешь, – поморщилась я – и пересказала то, что в первый вечер у Жерома слышала о Нико.

– О боже, этот парень! Нико был просто огонь! В четырнадцать я по уши в него втрескалась, но он постоянно молчал, из-за чего я решила, что неинтересна ему, и переключилась на того, который без умолку болтал о своей жизни в Америке. Наверное, думал, что я американка. Все время спрашивал, скучаю ли я по корн-догам, – а я понятия не имела, что это за хрень такая.

– Я и сейчас не знаю, – отозвалась я.

– Ага, он оказался полным придурком. Все пытался затащить меня в постель, а когда я отказала, разозлился и такой – «но англичанки же всегда соглашаются!» – она смешно передразнила акцент, – и больше никогда и никуда меня не звал. Я так расстроилась, что,