Иосифа (Автухова) и Михаила (Цветикова). Протопресвитер в прощальной речи выразил уверенность, что о. Голубев с честью выполнит возложенную на него миссию, «так как имеет к ней серьезную подготовку в своем почти десятилетнем служении делу управления военным духовенством в качестве члена духовного при о. протопресвитере правления»[402].

Выступил также с речью делопроизводитель духовного правления о. Корнилий (Журавский). Он отметил, что задача служения о. Голубева на Дальнем Востоке «будет состоять не в том только, чтобы управлять и руководить военным духовенством, но и зорко присмотреться к особенностям его положения в военное время, выяснить его пастырские обязанности и деятельность на поле брани, в настоящее время мало определенные и известные»[403].

Едва прибыв на театр военных действий, полевой главный священник столкнулся с серьезной проблемой – не сложились взаимоотношения с епархиальным начальством.

Во-первых, о. Голубев не явился за благословением к преосвященному Иннокентию Переяславскому. О его прибытии преосвященному должен был доложить священник 4-го Восточно-Сибирского стрелкового полка Николай (Дьяков), направлявшийся в Харбин, где в это время пребывал о. Иннокентий.

Во-вторых, прибыв на фронт накануне Страстной Седмицы, о. Голубев торопился совершить богослужение и предложил дежурному генералу армии использовать для этого большой храм в г. Ляояне. Тот, в свою очередь, обратился с телеграммой к преосвященному Иннокентию, на что получил ответ: «О существовании главного полевого священника мне неизвестно <…>»[404]. Одновременно настоятелю ляоянского храма иеромонаху Николаю было предписано не допускать к совершению богослужения в храме лиц, не имеющих на это разрешения преосвященного. Пришлось о. Голубеву послать телеграмму о. Иннокентию уже от себя лично. 25 марта (через два дня) он получил пространный ответ от о. Иннокентия: «О Вашем назначении впервые узнаю из Вашей телеграммы. Согласно статей 30, 31, 38 и 39 положения, военное духовенство обязано немедленно по прибытии к месту служения испрашивать благословения у местного епископа. Меня крайне удивляет, почему военное духовенство проезжает через Харбин и, проживая в нем, не считает своим долгом являться за благословением к местному епископу. <…> Некоторые священники по нескольку месяцев служат в моей епархии без моего ведома»[405]. При этом полевому главному священнику без комментариев был прислан журнал Пекинской духовной миссии. Сопроводительная записка утверждает, что журнал был прислан 30 марта 1904 г. местным священником – настоятелем ляоянского храма иеромонахом Николаем. Помимо рассказа о деятельности миссии, ее составе, деятельности преосвященного Иннокентия, в нем содержалось «Письмо в Совет Братства», подписанное «Л-й». Автор сокрушался по поводу нарушений церковных обрядов и правил военным духовенством, считал, что это может спровоцировать рост сектантских настроений в народе. Положение «еще более ухудшилось по прибытии на поле военных действий главного военного полевого священника»[406]. В целом тон письма был весьма агрессивный. В то же время очевидна незаурядность автора и его высокая образованность.

Неизвестно, прочел ли статью о. Голубев и какую она вызвала у него реакцию, но 6 апреля 1904 г. он направил подробный рапорт (№ 36) о. Желобовскому.

27 апреля рапорт был рассмотрен. Резолюция предписывала уведомить преосвященного Иннокентия, что военные священники, временно пребывающие в подведомственную ему епархию, не имеют возможности являться к нему за благословением.

На этом разногласия не прекратились. 12 мая 1904 г. о. Голубев снова вынужден был вступить в переписку с преосвященным Иннокентием, на этот раз по вопросу о получении метрических книг священниками учреждений Красного Креста[407].

Почти одновременно, 15 мая 1904 г., к преосвященному обратился протопресвитер, прося извинить священников, не являющихся за благословением к о. Иннокентию в Харбин и не считать это «за поступки, направленные к отметанию или умалению власти местного епископа»[408]. «Умиротворяющее» письмо протопресвитера не успокоило о. Иннокентия, а скорее еще больше раздражило, тем более что вопрос, затронутый о. Голубевым, уже обсуждался в духовном правлении (5 мая 1904 г.), а в письме к преосвященному об этом не было ни слова. 22 мая 1904 г. о. Голубев получил гневный ответ, что своими притязаниями он желает «исключить себя и военное духовенство из-под канонической зависимости местному епископу, в действительности же все пресвитера, согласно церковным канонам, как изъяснено в указе Св. Синода от 22–23 марта сего года за № 45, находятся в канонической зависимости от местных епископов, и иначе быть не может»[409].

Однако все попытки преосвященного удержать власть не увенчались успехом. Сначала полевой главный священник получил право обращаться к преосвященным Забайкальскому и Владивостокскому в случае крайней нужды[410], но с тем, чтобы обо всех запросах было доносимо преосвященному Переяславскому, а затем военное духовенство получило позволение совершать в Маньчжурии на театре военных действий приходские требы.

5 апреля 1905 г. преосвященный Переяславский обратился с рапортом и ходатайством в Св. Синод (которые были переправлены затем в духовное правление при протопресвитере) об отмене распоряжения Св. Синода, разрешающего военному духовенству совершать приходские требы в Маньчжурии. Рапорт и ходатайство рассмотрены лишь 25 августа 1905 г., а решения по ним разосланы полевым главным священникам армий 15 сентября 1905 г.

В июне 1905 г. преосвященный Иннокентий отбыл из Харбина в Пекин, «после чего заявления о недоразумениях <…> не поступало»[411].

Причин такого упорного противостояния преосвященного полевому главному священнику несколько.

Во-первых, епархиальное духовенство опасалось утратить источник доходов. Военное же духовенство, особенно те, кто попал на войну мобилизационным порядком, охотно совершали требы по просьбам прихожан, «находясь вне контроля местной епархиальной власти и заботясь часто о своих материальных выгодах <…> (доходя. – Л.Ж.) даже до явных и ничем не оправданных злоупотреблений»[412].

Во-вторых, в основе противостояния лежит, очевидно, борьба за власть. И здесь не последнюю роль сыграл характер преосвященного, с одной стороны, и случайная или намеренная нетактичность полевого главного священника – с другой.

Очень хорошо сложились отношения о. Голубева с армейским начальством и прежде всего с Куропаткиным.

19 сентября 1904 г. последний направил протопресвитеру довольно пространный рапорт (№ 2819), в котором писал, что избрание о. Голубева на должность полевого главного священника армии – это доказательство «глубокой опытности и великого умения узнавать и оценивать людей по достоинству» о. Желобовского, «его (о. Голубева. – Л.Ж.) заботами и трудами <…> даже и на временных стоянках богослужения совершаются всегда чинно, благоговейно и с возможным благолепием; проповедует он постоянно, и слово его, всегда всем понятное, по своей назидательности и изяществу составляет для всех великое утешение»[413].

Однако «каждый приезжий архимандрит, благодаря лишь присвоенной ему по сану митре, становится в сослужении выше полевого главного священника и тем нарушает значение этой должности»