17 марта 1973 года. Театр «Рэйнбоу» в лондонском Финсбери-парке; двадцать четвертый из двадцати пяти концертов в Великобритании и Европе, которые Black Sabbath провели за тридцать два дня. Все измотаны – и физически, и эмоционально. Все сидят на спидах, коксе, травке, кислоте – на всем, что угодно, лишь бы хоть как-то стоять на ногах. Это второй из двух концертов группы в «Рэйнбоу». Их последняя ночь в Лондоне, после которой будет вечеринка. Хотя сейчас вечеринки устраивают после любого концерта. На следующий день они будут лежать, словно в коме, распростертые на маленьких сиденьях пропеллерного самолетика, который на небольшой высоте перенесет их в Ньюкасл, на следующий концерт в «Сити-Холле».

Сейчас, впрочем, для Оззи существует только прожектор из «Рэйнбоу» и то, что он делает с его головой. Держась за микрофонную стойку обеими руками, чтобы не свалиться, он кричит в темноту.

– Вы под кайфом?

Зрители отвечают приглушенным «Да-а-а…» Он пробует снова.

– Я спросил, вы под кайфом?

Тот же ответ, но немного погромче. Впрочем, все равно недостаточно.

– ВЫ ПОД КАЙФОМ? – кричит он во весь голос.

На этот раз зал взрывается.

– Отлично! – говорит он зрителям. – Я тоже!

В тот же самый момент Тони хватается за гитару, и звучит монструозный рифф Snowblind. Гизер и Билл грохочут, и кажется, будто от этого сотрясается все здание. Вот он, апофеоз концертного опыта Black Sabbath: мрачный, обращенный в себя, ослепляемый любой вспышкой света, такой же липкий и всеохватный, как гигантская паутина, в которую зрители летят, словно загипнотизированные мухи. Вот что это такое в 1973 году, чувак. Не тот глэм, который ты видишь по телевизору, а реальная выдолбленная оболочка того, чем наконец-то стала рок-музыка – жесткая, жестокая, неудержимая рок-музыка, – когда The Beatles развалились, а The Rolling Stones уже совсем не те. Потрясающий вид из прогнившего подбрюшья так называемой цивилизованной музыки, так называемой современной длинноволосой культуры. Самый верх самого низа, крошка…

Никто еще не знает, что после этого Black Sabbath не будут гастролировать почти целый год. Не будет никаких громких заголовков и речей вроде той, что произнесет Боуи на сцене всего через три месяца, никаких мелодраматических уходов под горестные крики «еще-еще-еще». Просто телефонный звонок, который сделают через несколько дней, когда последний фанат вернется домой, сжимая в руках гастрольную программку: следующие американские гастроли Sabbath отменяются. Промоутеры будут разъярены, лейблу придется в панике придумывать способы продлить срок годности Vol. 4, который уже стал золотым, но после еще одного трехмесячного тура вполне мог добраться и до платинового статуса. Но этого не случилось. Выступление на фестивале в Германии, намеченное на июль, тоже отменено. Восемь месяцев непрерывных гастролей по всему миру чуть их не убили. Единственное, что хочет Тони Айомми – вернуться в студию и создать шедевр, который наконец-то докажет, что Black Sabbath так же важны, глубоки и достойны внимания прессы, как и группы, которые они уже обошли по продажам, – Rolling Stones и Deep Purple, кто угодно, кого вы сможете вспомнить, за единственным исключением Led Zeppelin, которые сейчас круче всех. Остальные тоже этого хотят, но не так сильно, как Тони. Остальных до сих пор полностью не отпустило чувство, что их место – на задней парте, где можно смеяться над учителем. Но не Тони. Тони хочет, чтобы Black Sabbath завоевали свое священное место в пантеоне, чтобы имя Тони Айомми было там, наверху; он искренне считает, что достоин стоять рядом с Джимми Пейджем и Ричи Блэкмором, Джеффом Беком и Эриком Клэптоном.

В том году он жаловался Киту Олтему в интервью NME: «По популярности концертов и продаже альбомов мы сравнимы с группами вроде Led Zeppelin и The Who, но очень редко получаем за это признание». Еще он сказал, что он не просто гитарист тяжелого рока. Его музыкальные вкусы на самом деле шире. «У меня в машине есть несколько кассет Deep Purple, но я предпочитаю слушать вещи вроде Peter, Paul & Mary, Синатру, The Moody Blues и The Carpenters». Он артист, и относиться к нему нужно соответствующе. «Я хочу переехать в дом побольше, – сказал он. Подальше от людей, чтобы работать и творить. – Нет, у меня уже сейчас большой дом с бассейном, но я хочу себе дом с теннисным кортом и студией, чтобы у меня все было прямо дома, и выходить вообще не приходилось…»

Его личная жизнь тоже пошла по похожей траектории. Ранее в том году он познакомился со Сьюзен Сноудон, «аристократичной» подругой Патрика Миэна, и влюбился в нее. Сьюзен говорила, что хочет стать певицей; Тони предложил написать для нее песни. Но когда они впервые встретились, стало ясно, что Сьюзен не умеет петь – и Тони ничего для нее не написал. Вместо этого они поужинали, и Тони оказался покорен ее самоуверенностью и чарами. Они были совершенно не похожи друг на друга, противоположности, которые притягиваются. Но с того самого дня, когда они в ноябре 1973 года поженились, было ясно, что они останутся друг для друга чужими все восемь лет, которые в результате проведут вместе. Отец Сьюзен пригласил новобрачных переехать в свой 200-комнатный особняк с 700-акровым участком на полпути между Бирмингемом и Лондоном, и Тони получил свой дом, где «все есть, и выходить вообще не придется». Впрочем, Сьюзен оказалась несколько шокирована, когда поняла, что он говорил буквально. Между гастролями, когда остальные музыканты возили жен и подруг в длительные отпуска, Тони оставался и работал один в новой студии, нюхая кокаин и засиживаясь до поздней ночи. Возможно, Сьюзен должна была понять, что́ ее ждет, еще когда Тони выбрал шафером на свадьбу известного своим буйным нравом Джона Бонэма, и ужин едва не пошел прахом, когда оказалось, что после тоста с шампанским пить просто нечего, кроме яблочного сока. Тони уже представлял, как «антиквариат будет лететь в стены», но его мама спасла ситуацию, пригласив Бонэма и Оззи, столь же сильно страдавшего от жажды, к себе домой выпить.

Впрочем, больше всего Тони Айомми хотел того, чего нельзя купить ни за какие деньги: уважения. И ради него он был готов практически на все – даже отменить гастроли, затащить группу обратно в студию и не вылезать из нее неделями. На все, что угодно, лишь бы Black Sabbath заняли то место, где должны быть: на самой вершине. Они собирались выпустить концертный альбом а-ля Deep Purple, чей двойной концертник Made In Japan, вышедший в декабре 1972-го, стал колоссальным международным хитом – причем практически без затрат на производство; эта идея весьма взволновала их всех, особенно Патрика Миэна. Но когда Тони после окончания гастролей послушал записи концертов в Лондоне и Манчестере, он пришел в ужас. Это был олдскульный Sabbath, тяжелый, словно кованый сапог, наступающий в сугроб, невероятно громкий и настойчивый. Для зрителей, которые были на концертах, такое, может быть, звучало круто, но вот на записи это казалось изнурительным, лишающим сил, словно кокаиновый отходняк, и совершенно не соответствующим тому направлению, куда Тони собирался вести Sabbath сейчас. Он отказался от этой идеи. Теперь в ужас пришел уже Миэн, поняв, что после этого телефонного звонка растворились в воздухе возможные миллионные прибыли. В конце концов, он отомстил, и это оказалось сильнейшим ударом для группы, но тогда по музыкальной части все решал Тони Айомми, так что летом 1973 года Black Sabbath снова оказались в Лос-Анджелесе и начали работу над пятым альбомом.