этого понятия. Если неразличимость компонентов обусловлена мелкостью частей, то имеется лишь видимость гомогенности, видимость миксиса. Это главное в учении Аристотеля о миксисе: миксис есть образование нового гомогенного соединения, однако не любого нового, но ограниченного возможностью вернуться к своим компонентам при условии его разложения. Аристотель формулирует свою мысль так: ничто потенциальное, т. е. содержащиеся в миксисе его компоненты, нельзя различить никаким актуальным зрением, даже зрением мифического Линкея.

Теория смешения (миксиса) является частью органической концепции генезиса. Как соединение и разъединение или сгущение и разрежение, смешение является распространенным представлением в досократической натурфилософии, предназначенным для объяснения возникновения вещей[42]. Если Аристотель практически совершенно отказывается от терминологии соединения и разъединения при объяснении физических явлений (об этом мы уже говорили, обратив внимание на устойчивость отсутствия этих понятий в классификациях движения Аристотеля в отличие от Платона), то в отношении смешения дело обстоит несколько иначе. Аристотель включает смешение в свою концепцию генезиса, но радикально переосмысливает содержание этого понятия. Говоря предельно кратко, это переосмысление состоит в развитии органического понимания смешения. Переосмысление механического понятия смешения в органическое нас интересует прежде всего в том плане, что органический взгляд на вещи влечет совершенно иное отношение к категории качества, к качествам физического мира.

Прежде всего нам нужно рассмотреть вопрос о соотношении генезиса и миксиса. Этот вопрос не так прост, потому что у Аристотеля миксис в его концепции возникновения и уничтожения вещей выполняет по существу функцию генезиса на уровне гомеомерий, или подобочастных образований. Нижней границей этого уровня являются элементы, а верхнюю границу образуют неподобочастные сложные образования, такие, как, например, органы тел.

Хотя аристотелевский миксис есть, как его определяет Иоахим, «химическое соединение четырех элементов в форме ὁμοιομερῆ [77, с. 72], однако Аристотель в качестве примеров миксиса часто приводит образование соединения (μιχϑέν) элемента с соединением, например смешение вина и воды. Таким образом элементы могут быть компонентами миксиса, но сам процесс образования элементов миксисом не является. В этом смысле мы можем говорить об элементах как нижней границе сферы миксиса. Для обозначения соединения элементарных качеств, накладывающихся на первоматерию и образующих при этом элементы, Аристотель дает другой термин. Он говорит, что теплое и холодное «сочетаются в пару» (συνδυάζεσϑαι) (GC, II, 3, 330а 31). В контексте этого параграфа данный термин обозначает скорее логическое построение элемента, чем его физическое возникновение путем смешения. Но что же препятствует смешению элементарных качеств в физическом плане? Сольмсен предположил, что таким препятствием является гетерогенный характер элементарных качеств, вступающих в попарное сочетание [124, с. 368]. Действительно, согласно общему правилу взаимодействия (тождество по роду, противоположность по виду) такие качества, как теплое и влажное, дающие воду, являются качествами разных родов. Сольмсен со всей определенностью считает, что миксис для Аристотеля, «как для Платона, – просто разновидность генезиса» [124, с. 374]. Действительно, основания для этого как будто есть: миксис – это генезис на уровне гомеомерий, во всяком случае один из возможных генетических процессов. Однако Аристотель ставит своей задачей установление отличия генезиса от миксиса (GC, I, 10, 327b 7). В качестве примера такого отличия он приводит горение дров, которое для обыденного сознания выступает как возникновение огня и уничтожение дров, а не как смешение огня и дров или частиц одних лишь дров между собой. Но этот аргумент чисто эмпирико-лингвистического свойства: Аристотель ссылается здесь не более чем на авторитет здравого смысла с присущими ему словоупотреблениями. Но в чем же логические основания отличия генезиса от миксиса? Интересно, что Аристотель развивает ряд соображений, определяющих понятие миксиса, однако он не говорит, какие из них служат основанием для различения миксиса и генезиса. Нам представляется, что таким основанием может быть обратимость миксиса и необратимость генезиса. «Смешиваемые [вещи], – говорит Аристотель, – по-видимому, сначала сходятся вместе из разделенных вещей и могут снова разделиться» (GC, I, 10, 327b 28–29, пер. Т.А. Миллер). Таким образом, в миксисе есть обратимостъ: исходные компоненты миксиса являются потенциально устойчивыми, т. е. они могут снова выделиться из продукта смешивания. По-видимому, генезис такой обратимостью не обладает: из огня, образовавшегося при горении дров, эти дрова не могут возникнуть. В категориальном плане это различие обосновывается применением понятий действительности и возможности. В продукте миксиса исходные компоненты сохраняют свое существование, но в плане возможности. При осуществлении генетического процесса то, что уничтожается (дрова в данном примере), уничтожается актуально, без сохранения своего бытия хотя бы в модусе возможности. Принимая это во внимание, мы не можем принять утверждение Сольмсена об отождествлении Аристотелем генезиса и миксиса [124, с. 368]. Миксис отличен от генезиса, но он, видимо, опосредует процессы возникновения на уровне подобочастных образований.

Но Аристотель отличает миксис не только от генезиса, но и от качественного изменения. Миксис предполагает, что смешиваются вещи, способные к смешению. Атрибуты вещей, пассивные свойства (πάϑη) и состояния (ἕξεις), не могут смешиваться с предметами (GC, I, 10, 327b 16–17). «Невозможно также смешаться белизне и знанию или чему-нибудь другому из неотделимых [свойств])», – добавляет Аристотель (GC, 327b, 18–20, пер. Т.А. Миллер). И дело здесь не столько в том, что белизна и знание – разнородные вещи, как теплое и влажное, о чем мы уже говорили выше, а в том, что качества вещей неотделимы от самих вещей, а смешение может иметь место только между самостоятельно и отдельно существующими вещами, обладающими к тому же рядом специальных характеристик, делающих их пригодными к смешиванию. Качественное изменение протекает при сохранении субстрата вещи и затрагивает ее свойства или качества, миксис – более глубокое преобразование вещей, чем качественное изменение, но менее глубокое, чем генезис. Аристотель не делает такого вывода прямо, но, как нам кажется, подводит именно к такому заключению. Качественное изменение служит условием, опосредующим миксис: «Смесь же (ή μίξις), – говорит Аристотель, – это объединение [веществ] способных к смешению и уже изменившихся» (ἀλλοιωϑέντων, т. е. качественно изменившихся) (GC, I, 10, 328b 22, пер. Т.А. Миллер). Подобного рода отношение опосредования, которое существует между качественным изменением и миксисом, существует, по-видимому, и между миксисом и генезисом.

Несмотря на различие генезиса и миксиса, их структура, их понятийная схема одна и та же. Видимо, именно это обстоятельство надо иметь в виду, пытаясь разобраться в проблеме соотношения генезиса и миксиса. Действительно, основная схема, с помощью которой понимается генезис, – это схема противоположностей. Эту же схему мы находим и в концепции миксиса. «Ясно, – говорит Аристотель, – что смешиваться способны те оказывающие воздействия [тела], которые содержат в себе противоположность, что именно они могут испытывать воздействие друг от друга» (GC, I, 10, 328а 31–33, пер., Т.А. Миллер). Здесь Аристотель обосновывает наличие