Мансарду художника с обеих сторон подпирали два высоких здания, и попасть туда можно было только по узкой лестнице. Ее спертый воздух пах штукатуркой и шелковыми цветами, к нашим с Магдаленой юбкам липка мелкая белая пыль. Стены были заставлены чистыми холстами и наполовину собранными деревянными рамами, на брезенте в беспорядке валялись стамески. Мы будто проникли в измученный разум увлеченного работой творца и бродили по его спутанным мыслям. Мы с Магдаленой останавливались полюбоваться каждым бюстом, каждой картиной, но ты шагал вперед, пристально оглядывая студию, будто искал нечто особенное.

– Подбородок немного повыше, пожалуйста.

Мужской голос, далеко и одновременно с тем близко. Может быть, это сам художник?

– Покажи мне власть, – продолжал он, и я услышала мягкое постукивание кисти по палитре. – Я хочу видеть высокомерие, которым славился Александр.

Ты нырнул за кусок ткани, накинутый на дверной проем, и пошел на голос. Мы с Магдаленой последовали за тобой, ступая осторожно, чтобы не наткнуться на банки с краской, стоявшие пирамидой на скомканной газете.

Художник в рваном халате стоял, рассматривая свою модель и сравнивая реальность с мечтой, которую творил на холсте. Моделью же был очаровательный златовласый юноша с глазами цвета морской волны и пухлым, озорным ртом. Он был голый по пояс, несмотря на изморозь на окнах, держал в руках блюдо с искусственными фруктами и изо всех сил старался не дрожать.

– Я бы чувствовал себя более властным, не будь здесь так чертовски холодно, – произнес он мелодичным тенором.

Я взглянула на тебя. Ты наблюдал за Магдаленой, а она смотрела на модель. На ее лице промелькнуло желание, слабое, но явное, как свет, который отбрасывает единственная горящая свеча.

Я сглотнула и чопорно сложила руки перед собой. Прожив с вами столько времени, я научилась распознавать беду, когда замечала ее первые признаки.

– Ах, друг мой, вы все же пришли, – воскликнул художник, хлопнув тебя по спине. Этот жест поразил меня. Я и представить не могла, чтобы кто-то обращался с тобой в таком фамильярном тоне, но ты держался с ним вполне непринужденно. Возможно, примерял на себя новую роль – образ прямодушного товарища. Ты умело ткал из шелковых обещаний новые личины, когда хотел с кем-то сблизиться. Эта способность наравне с прочими позволяла тебе так долго уберегать нас от смерти и из-за нее же в том числе я иногда просыпалась посреди дня и разглядывала тебя, гадая, с кем делю постель.

– А кто эти милые голубки? – спросил художник, поглаживая седеющую бороду и с огоньком в глазах смотря на нас с Магдаленой. Взгляд был не плотоядный – дружелюбный. Он искренне радовался нам всем. Меня впечатлило, хоть и слегка обеспокоило, что ты смог убедить существо, которое считал немногим лучше завтрака, в том, что ты его закадычный друг.

– Моя жена, – сказал ты, притягивая меня ближе. – И моя подопечная, Магдалена. Ее мать утонула прошлой весной в Шпрее. Ужасная трагедия.

Я подавила желание закатить глаза – Магдалена справилась с этим чуть менее успешно.

Ты обожал сочинять истории о Магдалене и звал ее попеременно то своей подопечной, то дочерью, то овдовевшей племянницей, то сестрой, готовящейся постричься в монахини. Но я всегда была твоей женой. Думаю, ты представлял нас так не ради того, чтобы возвысить меня над Магдаленой – за закрытыми дверями мы обе были твоими женами; вероятно, никто бы просто не поверил, что я могу быть кем-то, кроме замужней женщины. Магдалена говорила, что от меня всегда исходила слабая аура материнской заботы.

– Ну разумеется, друг мой, – сказал художник со смешком. – Разумеется.

Не представляю, поверил ли он тебе, но было заметно, что для него это все равно не имело значения. Истинный вольнодумец, надо полагать.

– Я замерзаю, Григорий, – пожаловался юноша. – Или скажи своему красавцу-другу и его дамам присесть, пока рисуешь, или дай мне мое пальто.

– Помни о манерах, Алексей, – проворчал художник. Он снова взял в руки кисть и палитру и бросил на тебя косой взгляд. – Эти юные актеры – все как один. Голова размером с луну. Прошу, присаживайтесь.

Он указал нам на разномастные складные стулья, и мы сели, Магдалена взяла меня под руку. Мягко сжала ее, когда Алексей вернулся на свое рабочее место. Он выгибал дугой спину, изящно поворачивал шею, смотрел из-под густых ресниц, таких светлых, что они казались почти прозрачными. Он был одним из самых красивых мужчин, которых я когда-либо видела. И ему точно было не больше девятнадцати.

У меня скрутило внутренности от желания и дурного предчувствия. Мы терпеливо и признательно наблюдали за работой художника; ты время от времени указывал Магдалене на какую-нибудь прекрасную скульптуру, а она одобрительно кивала. Однако твой взгляд все время возвращался к Алексею, в глазах на долю секунды загорались искры, – чтобы их различить, нужно было знать тебя так же хорошо, как я. Ты смотрел на него украдкой, будто пил вино за ужином, один крошечный глоток за другим, и Алексей изо всех сил старался не краснеть под твоим пристальным взглядом. Когда он недовольно, подчеркнуто естественно встряхнул головой и встретился с тобой глазами, проскочившая между вами искра иглой прошила мне сердце.

Ну конечно. Не стоило и думать, будто ты совершишь великодушный поступок, не преследуя тайно свои собственные цели. Я сжала губы в тонкую белую линию, в груди разгорелся гнев.

Я не позволю тебе поступить так с нами. Только не снова.

– Пройдись со мной по студии, муж мой, – пропела я, поднимаясь. Смерила тебя взглядом, который говорил, что я не приму отказа, и выжидающе протянула руку. Ты выгнул бровь, но медленно повел меня под руку по студии. Уверена, наши старомодные манеры явно показались Григорию, приверженцу радикальных идей о равенстве полов и обществе без иерархии, странными, но я знала свое место. Знала, как попросить тебя о приватном разговоре и как использовать это с наибольшим эффектом.

Я подождала, пока мы отойдем достаточно далеко от лишних ушей, и выказала тебе свое недовольство.

– Ты хочешь его. Эту модель. От тебя так и пахнет желанием. Как болезнью.

– Как и ты, – возразил ты. – И Магдалена. Разве это что-то меняет?

– Не вали все на меня. Это произведение искусства ты решил забрать домой, да? Ты нашел мальчика. Ранимого, бедного мальчика – и что дальше? Приглядел его для себя? Посулил ему дары?

– Ничего подобного.

– Лжешь, – сказала я сквозь стиснутые зубы. – Боже, сколько же лжи ты скормил мне за нашу совместную жизнь? Я уже с трудом отличаю ее от правды.