что-то обидное, или ругал ее, когда она пыталась привести причины, по которым может охотиться в одиночку. Ты никогда не отпускал ее от себя, настаивая, что делаешь это из любви, из желания защитить ее и потому, что не можешь без нее жить.

Я на протяжении столетий испытывала эту любовь на себе и знала, что помимо всего прочего если держишь кого-то близко к себе, за ним гораздо легче следить, влиять на его мысли и направлять его шаги.

Ты превратил этот незаметный вид насилия в своеобразное искусство. Ты так глубоко проник в наш разум, что твои нежные советы весьма часто казались нам нашими мыслями.

И Магдалена долгое время считала, что нет никакого смысла поддерживать переписку с великими умами, которые все равно покроются морщинами и умрут, стоит нам на миг прикрыть свои бессмертные глаза. Со временем она перестала прикасаться к канцелярским принадлежностям и принимать письма. Мы все переезжали, никогда не задерживаясь на одном месте достаточно долго, чтобы наша природа открылась местным жителям, но ее авантюрные желания больше не определяли наш маршрут. Теперь мы путешествовали согласно твоему компасу, следовали за полярной звездой твоих интересов. Точно так же, как до дня, когда она стала частью нашей семьи. И Магдалена, бедная прекрасная Магдалена, начала увядать.

Все началось с усталости, с долгих приступов смертельной хандры, из-за которых она спала не только весь день, но и большую часть ночи.

Ее меланхолии можно было коснуться рукой, Магдалена источала ее, словно медовый запах смерти. Вскоре она потеряла интерес к своим любимым развлечениям – даже к охоте. Мне приходилось брать ее за руку и тащить по ночам за дверь, чтобы убедить ее поесть. Однажды я видела, как ты подносишь к ее губам хрустальный бокал с быстро остывающей кровью, будто хотел накормить ребенка, лишь бы она поела. Ты шептал ей что-то по-гречески – этот язык казался мне удивительно нежным и интимным, – и убеждал ее, собравшись с силами, встать с постели.

В худшие дни я лежала рядом с ней в темноте, гладила ее темные кудри и напевала отрывки из песен, которые пела мне моя бабушка. Иногда она улыбалась мне или плакала. А иногда просто смотрела сквозь меня, будто меня вообще не было рядом. Тогда было хуже всего.

– Что случилось, моя дорогая? – тихо спросила я в один особенно паршивый вечер. За два дня до этого она лучилась от счастья, хихикала над твоими шутками, прихорашивалась перед зеркалом и расхаживала по улицам, словно прекрасная пантера, вышедшая на поиски ночной добычи. Она блистала, почти не спала и была так переполнена идеями, что едва могла связать их в предложения. А сейчас с трудом заставляла себя причесаться.

– Ты ведешь себя так, будто расхотела жить, – прошептала я срывающимся голосом.

Магдалена перевела на меня свои пустые глаза.

– Я хочу жить, – ответила она тоже шепотом. Видимо, очень боялась, что ты услышишь ее из соседней комнаты. – Но я хочу жить в мире, а не на его окраине. Дни все тянутся, Констанца, и ничего не меняется… Я устала.

Мы сделали все возможное, чтобы приспособиться к ее меланхолии, которая, казалось, со временем стала четвертым членом нашей семьи. К Магдалене на нескольких дней, а иногда и лет, возвращалась ее обычная жизнерадостность, но меланхолия никогда не уходила совсем, вваливаясь без спроса, как старый любовник, срывающий свадьбу.

Ты решил, что частые переезды будоражат ее расстроенный разум, поэтому на закате девятнадцатого века мы поселились в Берлине. Недавно созданная Германская империя была в своем расцвете, а заполненной фабриками и театрами столицей правил кайзер. Растущий центр города, полный богатств и трущоб, преступников и выдающихся научных умов, уживающихся вместе в огромном человеческом море, занимал даже тебя. Ты мог еженощно вонзать когти в мягкое подбрюшье города, а Магдалена, если к ее созданию подкрадывалась тьма, – развлекать себя немецкой оперой, парижскими ревю и русским балетом. Какое-то время это работало. Но даже водоворота развлечений было недостаточно, чтобы утолить ее стремление к истинной свободе. Больше всего она хотела свободу, которую не ограничивали бы ни традиции, ни даже ее любимые люди, – а потому ее свет снова начал тускнеть.

Однажды Магдалена проспала несколько дней, просыпаясь лишь на несколько минут, чтобы отказаться от воды, отказаться от пищи и с плачем попросить, чтобы ее оставили одну в темноте. Но на третий день она приподнялась в постели и потребовала крови. Ты убил самую красивую служанку, принеся этим в жертву Магдалене любимого откормленного теленка нашей домовладелицы. В конце концов, к ее щекам вновь прилил румянец, а конечности снова наполнились силой. Она вернулась к нам и лучезарно улыбалась, словно и не ходила по смертельно опасному лезвию ножа несколько дней назад.

Однако это не рассеяло твои страхи.

– Ей нужно посетить врача. Психиатра. Ей нужно лечение, Констанца. Нужен надзор.

Ты расхаживал по гостиной, кипя от злости и раздражения, пока Магдалена спала в твоей постели. На нее снова накатывала усталость, и ты боялся того, что произойдет, когда Магдалена полностью окажется в ее власти.

– Она больна, – сказала я как можно мягче, не отрывая глаз от вышивки. Я хотела защитить ее, но не меньше хотела и избежать твоего гнева. Некоторое время после женитьбы на Магдалене ты был благодушен, но теперь твой характер снова начал все больше портиться. – Ей нужен не надзор; ей нужно правильно подобранное лекарство.

– И что же это за лекарство?

Я бросила на тебя быстрый взгляд, а затем опустила глаза к своим французским узелкам.

– Свежий воздух. Бодрящая одинокая прогулка по городу.

– Когда ее недуг отступает, она взволнована и беспокойна. Оставлю ее без присмотра хотя бы на миг – и она попадет в беду; ей нельзя доверять.

– Такие же острые умы, с которыми она сможет переписываться, – продолжила я, проглотив свой страх. Я обязана была попросить об этом ради блага Магдалены. Просто обязана. – Друг, но не любовник.

– Зачем ей незнакомцы, которые вложат ей в голову чужие идеи, настраивая ее против нашего вида? У нее есть мы с тобой, у нее есть сила, весь мир на блюдечке. Ей стоило бы поблагодарить за это.

В твоем голосе сквозила едва заметная угроза – у меня кровь застыла в жилах. Я снова вспомнила письма, которые я тогда нашла. Так много твоих любовников до меня просто исчезли с лица земли, и ты начисто стер их из памяти, оставив себе лишь нескольких сувениров. Может, кто-нибудь из них заболел, как Магдалена, растерял свой блеск, когда понял, что