надобно человеку? — думал он, усаживаясь на сухое корневище, глядя на очертания деревьев и слушая нескончаемые трели невидимой ночной птицы. — Чтобы достичь той внутренней гармонии, о которой твердит Демокрит, достаточно малой толики покоя. Пристанище муз — вершина горы... Судьба пожелала возвысить меня до сана великого спафария, — служить как нашему воеводе, так и царьградским евнухам. Наделила меня богатством, обильными землями, которые отец оставит мне в наследство. Благодарю тебя, господи, за многие милости, коими меня награждаешь!.. А если я вдруг оставлю обязанности спафария, откажусь служить стамбульским гадымбам? Ежели удалюсь, скажем, в какую-либо из своих вотчин, чтобы жить в ней схимником, читать, писать? Чтобы перевести с греческого на язык моего народа Библию, сей всечеловеческий шедевр, в котором собран наш многотысячелетний духовный опыт? Перевести Геродота, Платона, Софокла... Или открыть школу, учить боярских детей грамоте, дабы страна моя обрела услады и пользу просвещения?.. Да, это могло бы стать для меня надлежащим местом и смыслом бытия, — лишь благодаря просвещению возвышаются народы по ходу своей истории... Допустим... Но кто понесет тогда саблю и куку его величества воеводы? Кто будет заботиться о судьбах страны? Григоре Паладе и многие другие, ему подобные? Господи боже, направь меня, укажи мне верную стезю!

Зеленая муха опустилась на мокрую глину — попить водицы. Попила, утолила жажду. Однако лапки насекомого прилипли к глине, увязли. С отчаянным жужжанием муха старалась освободиться. Но крылышки все более намокали, тяжелели. И вот уже рядом — пузатый, огромный паук. Николай тихонько дунул, и паука — словно не бывало. Он осторожно освободил муху из западни. На его ладони насекомое стало чистить лапки от тины, зажужжало, чтобы прийти в себя, взлетело, описав два-три круга в пространстве, освещенном факелом. Затем снова опустилось на руку, которой было спасено, и с усердием вонзило хоботок в кожу, дабы подкрепиться каплей живой крови... Прихлопнутая другой рукой ужаленного, муха упала в струящийся под ивой ручей, и вода унесла ее во тьму.

— Хи-хи-хи! — засмеялся тут, как проказливый гном, Илие Кырлан, прислонившийся к стволу дерева. — Чертова муха!

— Таковы повадки тварей бессмысленных, — обронил спафарий.

— Господине, — начал Илие, осмелев. — Дозволь бить челом.

— Чего тебе?

— В селе у меня, господине, зазноба...

— И она тебе нравится, Илие?

— Нравится, твои милость.. Но из-за моих поездок ко двору воеводы она перестала мне верить.. Все ноет да ноет: ежели я на ней не женюсь, она меня бросит и пойдет за другого.

— Ты тоже найдешь себе другую, Илие...

— Мне такой уже не найти, мне по душе пришлась она, господине. Дозволь жениться.

— Добро, Илие. На той неделе ударим на Рашков, возьмем крепость, тогда и женишься.

— Девки-то — народ капризный, господине. Начнет снова канючить — и все, либо ты женишься, либо она от тебя улизнет. Дозволь, государь-боярин, жениться завтра же...

— После боя.

Илие Кырлан бормотал еще что-то под нос, но спафария унесли уже вдаль иные думы.

Небо нынче ясное. Луна еще не взошла. Мерцают звезды. Но что там, за ними?.. Что есть бог? Эмпидокл-философ полагает, что бог есть круг, середина которого — повсюду, края же — нигде нет. А что есть человек?.. Где теперь душа Стырчи? Хорош он был или плох, — где же его душа? Может быть, кочует в бесконечности? Или, если верить Пифагору, переселилась для новой жизни в дерево, в какого-нибудь зверя, птицу, насекомое?.. Как уже тогда, — добрый день, государь щенок, добрый день, государь муравей, как ваше здоровье, достопочтимые господа дуб, вяз, ель, приветствую тебя, уважаемый волк, либо лев, либо тигр, либо хорек...

...Не было моря, земли и над всем распростертого неба,

Лик был природы един на всей широте мирозданья,

Хаосом звали его...

А сегодня — разве сегодня хаос перестал существовать? Либо выход из хаоса продолжается? Что все-таки есть там, вдали, — дальше звезд, дальше солнца?.. В каком месте во вселенной нахожусь на самом деле я?

Слуги Алеку Стырчи, наверно, завернули оцепеневший труп своего господина в льняное полотно, приложив также узелок с тем, что палач недавно от него отделил. Со стонами и вздохами уложили его в телегу, повели лошадей к дому. Там омыли, натянули на него новое платье и туфли, положили в гроб. И молятся, наверно, за его душу. Но где же она, та душа? Где теперь душа того бычка, которого зарезали некогда на его глазах слуги? Куда белый голубь позовет за собой отцовскую душу? Куда поведут другие голуби душу матери, мою, княжны Руксанды...

...И между тем как склонясь остальные животные в землю

Смотрят, — высокое дал он лицо человеку и прямо

В небо глядеть повелел, подымая к созвездиям очи...

Небо, звезды, бог, хаос, и все это — в непрерывном движении, как учил Гераклит.... По ту же сторону планет и звезд, согласно Левкиппу, есть другие планеты и звезды, иные миры. И за теми мирами — другие и еще другие, и так — до бесконечности, без границ...

Сумеет ли кто-нибудь познать звезды? Сумеет ли кто-нибудь познать душу человека?

— Господине, дозволь мне жениться завтра, — по-прежнему докучал Илие Кырлан.

Среди звезд спафарию привиделся образ Руксанды...

В ту пору, давно, на четвертый день после помолвки, в воскресенье состоялась высочайшая свадьба. Николаю все еще не верилось, что Руксанда выходила замуж по своей воле. «Она стала жертвой интриг, какой-то прихоти его величества Василия-воеводы, жестокого своего отца», — думал он.

Он поехал со всем свадебным поездом на венчание, в церковь святого Николая. Потом отправились к столам, ломившимся от блюд с редкостными яствами, бесчисленных графинов и кувшинов... Свершалась несправедливость, свершалось страшное дело — и он не мог ему помешать. Он блуждал среди того изначального хаоса — до отделения вод от суши — в напрасных поисках хотя бы единственного луча света. Свадьба состоялась поистине царская. Не было числа гостям — из Молдавии и из-за ее рубежей. Не было числа оркестрам. В палатах веселилось боярство, на улицах и площадях — простолюдины. Город сотрясался от криков радости, плясок, танцев, гиканья, столпотворения, драк, выстрелов из пищалей и пистолей. Праздновали рождение новой семьи, стало быть, жизнь продолжается, мир продлится —