Но не от воды, которую Кай разогрел на стоявшей тут же печке. И не от мази, которой Каттими смазала раны Хармахи. И не от глотка кетской настойки, которую Кай влил ему в рот. Он пришел в себя от надетого на его палец одного из перстней Сакува. Открыл зеленые глаза. Повернул голову, с трудом согнул опухшие пальцы, увидел быстро мутнеющий камень на мизинце.

— Зря… — выдавил через силу. — Совсем не будет времени. В четыре пополудни Хилан закончится. Перегрызет сам себе глотку. Но еще раньше придет… он. Вода, снег способны прикрыть от него, но этот камень как огонь. Ну да ладно. Как успею. Если начнется, меня… или его следует убить. Меня следует убить. Понятно?

— Нет, — оглянулся на побледневшую Каттими Кай.

— Будь готов меня убить, — тверже повторил Хармахи. — Я смотритель.

— Ты? — поразился Кай.

— Я смотритель! — почти прокричал Хармахи и добавил уже тише: — Я выбран смотрителем, но я не согласен. Я не стану им. Хотя Тамаш все еще надеется меня заставить. Они хотели добраться до отца через меня. Он должен был меня убить, но не смог. Но я должен тебе сказать кое-что, парень…

— Я слушаю, — прошептал Кай.

— Я старше тебя на четверть века. Я рожден обычной женщиной, и я обычный человек. Хотя наслушавшись рассказов о твоих подвигах, не только радовался за тебя, но и порой сожалел, что моя мать не была кем-то вроде твоей. Но это так, только тени в голове, они случаются у каждого. Отец никогда не забывал обо мне, хотя стал жить со мной только в последние годы. И уже выглядел младше меня, кстати. Но он всегда помогал мне. Еще мальчишкой устроил меня в цех оружейников. Радовался моим способностям. Раскрывал для меня те тайны металла, на разгадывание которых не хватило бы всей моей жизни. Рассказывал о себе. Многое. Думаю, больше, чем тебе. Поддержал, когда я затеял вот это производство в заброшенном смотрительном доме. Без него я бы не сделал ничего.

— Зачем? — прошептал Кай. — Зачем все это?

— Так надо, — так же тихо ответил Хармахи. — Это… Пагуба, эта мерзость не может продолжаться бесконечно. Не завтра, не этой зимой, не в этом году и не в следующем, но однажды все закончится. Не только Пагуба. Все закончится. Границы Салпы падут. И вот тогда все начнется по-настоящему. Тогда нам всем придется сражаться уже с настоящим врагом, потому что мы на чужой земле. За границами Салпы до самых пределов этого мира — тати. И они захотят нас уничтожить. Если не мое оружие, кто нас защитит? Или ты думаешь, что те, кто привел нас сюда, отведут обратно? Они забудут о нас в первое же мгновение свободы!

— И Сакува? — спросил Кай.

— Не знаю, — вздохнул Хармахи. — Но он не только предрек скорое падение границ Салпы. Он сказал самое главное. Та земля останется нашей, станет нашей, которую мы будем способны защитить. А та земля, которую мы покинули, о которой не сохранилось даже памяти, забыла о нас. Ту землю будут защищать другие. И будут защищать даже от нас, если мы туда вернемся. Мы останемся здесь и будем жить на этой земле и сдерживать тати, потому что перемешаться с ними мы не можем. Мы останемся здесь и будем овладевать магией, потому что она вернется на эту землю полной силой, а у тати есть шаманы, которых нет у нас. Поэтому — оружие. Но не это главное…

Хармахи закашлялся, изогнулся, забился в судорогах, поднял к Каю лицо, зеленые глаза на котором на мгновение обратились в черные омуты, но сдержался и вновь стал собой.

— Ты должен знать, Кир. Что бы тебе ни подкинула судьба, какие бы испытания ни предложила, всегда найдется тот, кому было труднее, тот, кому было больнее, кто страдал больше тебя. Но я не для того прикован к стене, чтобы ты проникся моими словами. Просто запомни, страдания не полнят успехов и не приближают к победе. Они только страдания, и ничего больше. И еще запомни, это передал тебе отец, кто бы ни вел тебя по твоей дороге, никто не может тебя заставить обращаться дрянью или ничтожеством. Всякий человек может всегда остаться свободным, даже если он прикован к стене, как я.

— Свободным? — не понял Кай.

— Внутри, внутри свободным, — захрипел Хармахи, стиснул зубы так, что струйка крови побежала из уголка рта, но продолжил через секунду: — Я свои семена бросил. Тебе свои предстоит еще донести. И вот еще. Самое главное. Сакува не убивал Ишхамай. Он только пронзил ее ножом!

Он начал меняться на слове «Ишхамай». «Ножом» — уже выкрикивал не Хармахи. В путах железа застыл некто иной. Бугрились даже сквозь одежду мышцами сильные руки и ноги. Отливали сизым черные волосы. Окруженные короткой, но плотной черной бородой и усами, кривились губы. Глубоко посаженные глаза смотрели с ненавистью и насмешкой. Голос прозвучал глухо:

— Вот он передо мной, итог хитрого смешения зрения и крови, результат обмана с одной стороны и умственной непроходимости с другой. И баба с ним. Ты все еще жив? Что ж, иди, делай свое дело. Только помни, кому бы ты ни служил, что бы ты ни творил, ты служишь Пустоте.

— Пустоты нет, — твердо сказал Кай, чувствуя, как начинает темнеть у него в глазах, перехватывать дыхание.

— Есть, — прошипел черный, напряг руки и изогнул кольца, в которые был закован. — Скоро она вовсе завладеет Салпой. Но даже если ей этого пока не удастся, рано или поздно она завладеет всем миром. С твоей помощью, Кир Харти. С твоей помощью. Или же все-таки Луккай? Смешное имя. Хотя и подлинное. Твоя мать шептала его в тот миг, когда уже была мертва, когда металась под куполом Салпы, подбирая себе новое тело, как нищенка подбирает на улице заплесневелую корку, а твой приемный отец — слепец Курант — услышал его. Люди иногда хорошо слышат. Так услышь и ты — кому бы ты ни служил, ты служишь Пустоте.

— Нет, — повторил Кай.

— Хочешь испытать то же самое, что испытывал твой приемный отец? — снова прошипел черный и дунул. И глаза отказали охотнику. Комната погрузилась во тьму. И в темноте на его виски легли ладони Каттими. И зрение медленно-медленно, но неуклонно начало возвращаться, но еще в темноте Кай услышал новые слова черного:

— А вот и эта мерзость с вольного берега, обвешанная амулетами и облепленная татуировками. Мелкая самоучка, которая до сего дня умудрялась отыскивать прорехи для деревенского колдовства. От Пустоты не скроешься.