Тасянь-Цзюнь зажег для отчаявшегося мотылька Чу Ваньнина, чтобы показать ему, что он здесь и ждет, когда, себе на погибель, он атакует его.

Глубокой ночью за окном начал моросить дождь.

Под перестук дождевых капель Тасянь-Цзюнь переоделся в свое лучшее расшитое золотом одеяние для торжественных выходов, собственноручно расстелил матрас и мягкое покрывало, разложил подушки. Осмотрев комнату, он почувствовал, что чего-то не хватает и, в конце концов, приказал подогреть на пару кувшин выдержанного вина «Белые Цветы Груши».

При полном параде и с подогретым для гостя вином император стоял у окна, смотрел на усиливающийся дождь и караулил тюлевый полог. Он не призвал Бугуй и до самого конца не собирался этого делать.

Наоборот, охраняя вино и согревая постель, он строил далеко идущие планы, злорадно думая про себя: «Пф, когда Чу Ваньнин придет, непременно заставлю его узнать, как безжалостен мой меч[292.9]!»

Глава 293. Пик Сышэн. Глубокая обида[293.1] Императора

Но и к полуночи Чу Ваньнин все еще не появился.

Поначалу Тасянь-Цзюнь был расстроен и зол, потом мрачен и хмур, а затем встревожился не на шутку.

Шлейф его черного одеяния волочился следом за ним по золотым плиткам пола, пока он медленно расхаживал взад-вперед, не в силах не думать о том, что случилось с Чу Ваньнином.

Пространственно-временные Врата Жизни и Смерти были взломаны. Не так уж и важно, хотел Чу Ваньнин узнать правду или попытаться остановить его, он в любом случае должен был прийти во Дворец Ушань, чтобы найти его. Учитывая темперамент уважаемого Бессмертного Бэйдоу, даже если бы у него не было руки или ноги, он бы все равно пришел искать проблемы на свою голову.

Так почему не идет?

Болен? Нет, даже тяжелая болезнь не остановит этого человека.

Не знает? Раньше, может, и не знал, но теперь, когда небо и земля двух миров сплелись в единое целое, как он может не знать?

А может…

Он резко остановился. В тусклом свете его черная тень словно сгустилась и вдруг стала выглядеть ужасно истощенной.

Неужели и правда умер?

Прежде, чем эта мысль успела укорениться, ногти глубоко впились в ладони. Тасянь-Цзюнь стиснул зубы, все его напряженное тело прошила волна мелкой дрожи.

Те восемь лет совместной жизни и те два года, что он провел рядом с его трупом, они зависели друг от друга. Большую часть своей жизни он провел с Чу Ваньнином. Отчасти именно поэтому, когда после смерти он вернулся в мир живых и увидел, что от Чу Ваньнина даже праха не осталось, он окончательно обезумел.

Когда Ши Мэй умер, Тасянь-Цзюнь все-таки смог смириться с его кончиной, хотя изо всех сил старался вернуть его к жизни. Но ему так и не удалось смириться со смертью Чу Ваньнина.

Ночь становилась все темнее и единственная свеча почти догорела. Словно лепестки цветов, капли нагара исчезали в похожей на омут тени, а его мотылек все не прилетал.

Страх становился все сильнее и глубже проникал в его сердце, подобно капле чернил медленно и неумолимо растекающейся на сюаньчэньской рисовой бумаге. Точно стервятник, он нарезал круги по комнате, расхаживал туда-сюда.

Наконец, словно окончательно обессилев, он рухнул на кушетку.

И именно в этот момент его ушей достиг еле уловимый шорох, доносящийся с крыши.

Тасянь-Цзюнь тут же вскочил на ноги. В тот же миг, казалось, свет и тепло вернулись в его тело, а в глазах вспыхнула тревога и в то же время неуемная злоба.

Если бы в этот момент он мог увидеть свое отражение в зеркале, то понял бы, что сейчас выражение его лица точь-в-точь как у девицы, исполняющей «Обиду Чанмэнь[293.1]»… Именно так выглядит глубоко обиженная женщина, которая фонтанирует ненавистью, но покорно ждет, когда же за ней придет оставивший ее супруг.

Он скрипнул зубами, не дожидаясь, пока противник что-то предпримет, пинком распахнул двери и под проливным дождем вскочил на крышу.

— Чу Ваньнин! — охваченный гневом, казалось, этот безумец вмиг утратил остатки разума. — Теперь, когда он мертв, ты совсем пал духом? Раз он умер, неужели ты не желаешь заступиться за мир людей, за который ты всегда так болел душой?

Прежде чем он успел рассмотреть человека за стеной дождя, перед глазами мелькнул клинок и сталь с холодным звоном несколько раз ударилась о сталь.

— Не ты ли говорил, что сначала все живые существа, а последний ты сам?! Ты настолько раздавлен, что только сейчас пришел помериться силами с этим достопочтенным! Ярчайшая звезда ночного неба Юйхэн, уважаемый Бессмертный Бэйдоу, это все, на что ты способен?!

Из-за завесы дождя раздался приглушенный ливнем голос:

— Что за чушь…

Тасянь-Цзюнь прищурился.

Он сразу понял, что этот голос не принадлежит Чу Ваньнину. Вспышка гнева вернула ясность его помутившемуся рассудку, и, когда его противник снова нанес удар, его взгляд похолодел, и во вспышке зеленого света в его руке появился Бугуй.

Под безжалостной встречной атакой Бугуя так и не засиявшее духовным светом оружие его противника с жалобным звоном раскололось, и вместе с нападавшим на него молодым человеком две его части упали на черепицу крыши.

— Ты… из какой семьи, бесстыжий ублюдок? – поняв, что обознался, Тасянь-Цзюнь стал еще более раздражительным. — Даже приличного оружия не имеешь, а смеешь покушаться на жизнь этого достопочтенного.

Он резко поднял руку и, указав на макушку этого человека, с мрачной холодностью приказал:

— Покажи лицо.

Человек медленно поднял голову.

Ударил гром и вспышка молнии выхватила из тьмы бледное лицо.

Тасянь-Цзюнь сморщил нос и с крайне угрожающим видом процедил:

— Опять ты?

Когда Сюэ Мэн поднялся, его руки слегка дрожали. Проследив за его взглядом, Тасянь-Цзюнь заметил на влажной от дождя черепице два обломка, что остались от Лунчэна, и в сердце своем тут же все понял.

Прищурившись, из-под занавеса ресниц он посмотрел на промокшего насквозь молодого мужчину.

— Хотя, кажется, мне не следовало говорить «опять ты», — еще более мрачно продолжил Тасянь-Цзюнь, — Вместо этого следует сказать… это ты, дорогой младший брат этого достопочтенного!

Новый раскат грома был таким сильным, что, казалось, барабанные перепонки не выдержат.

Сюэ Мэн закрыл глаза.

— Сегодня ты впервые померился силой с этим достопочтенным, — продолжил Тасянь-Цзюнь. — И правда, ты ведь опять в том самом прекрасном невинном возрасте. Словами не передать, насколько сейчас ты милее по сравнению с собой в более зрелые годы.

— Ты… верни мне… — стоило Сюэ