Они жили тогда в Чкаловской. Звездного городка еще не было. Когда Евтушенко приехал в Чкаловский Дом офицеров, он стал нервно ходить за кулисами, как-то дергался, словно опасался какого-то нежелательного развития событий. И действительно, появился подполковник. По-моему, он был тогда начальником Дома офицеров. Подходит ко мне и говорит: «Иосиф, ты должен сказать Евтушенко, что ему нельзя выступать». В ответ я сказал, что у меня язык не повернется говорить такое. «Если у вас, – говорю, – хватит совести, подойдите сами и скажите». Он подошел и говорит: «Вас просили не выступать».

И тут с Евтушенко случилось такое, что я толком и передать не могу. Он оцепенел. Он побледнел. Открыл рот: «Как?!» «Ну… так начальство распорядилось». Он бросился из этого ДК… У него был, как сейчас помню, голубой такой «москвичок». Сел в машину. Я выскочил. Говорю: «Женя! Милый, подожди…» «Да пошли вы все…» – и уехал.

Оказывается, когда Евтушенко ходил и нервничал за кулисами, кто-то из приехавших ответработников ЦК КПСС увидел его и спрашивает: «А что… у вас Евтушенко будет выступать?» «Да!» – отвечают ему. Он: «Странно». И больше ничего не сказал. Не сказал: «Нельзя». Ничего не запрещал. Просто сказал: «Странно». А Гагарин, чтобы перестраховаться, решил, что лучше будет сказать, чтобы Евтушенко не выступал, и попросил это передать через подполковника. Дескать, нам не нужны неприятности. Короче, Гагарин нехорошо себя повел. И я ему сказал об этом. «Юра, – говорю, – так не поступают…» (И. Кобзон. Как перед Богом. Т. 1. С. 135, 139).

Кто на Кте был активно, открыто за или против кандидатуры Солженицына? (из литераторов).

За – Крупнейшие писатели нац литератур: Айтматов, Гамзатов, Стельмах, Токомбаев, Н. Зарьян, М. Карим, Марцинкявичюс, Лупан – из них трое – лауреаты Лен премии (всего – 4679).

Против – Бездарности или выдохнувшиеся, опустившиеся нравственно, погубленные школой культа чиновники и вельможи от литры: Грибачев, Прокофьев, Тихонов, Ив. Анисимов, Г. Марков (полтора лауреата – Прокофьев и Грибачев).

Н. Тихонов имел возможность увенчать свою пустопорожнюю старость поступком, который окрасил бы всю его литературную и гражданскую жизнь самым выгодным образом, но этот «седой беспартийный гусь» предпочел другое – поделом ему презрение, в лучшем случае – забвение.

Что говорить о роли чиновников от искусства – министре Романове, Т. Хренникове или постыдной роли бедняги Титова, выступившего «от космонавтов», как Павлов «от комсомола». О последнем не речь, но Титов сказал нечто совершенно ужасное (во втором выступлении) с милой улыбкой «звездного брата»: «Я не знаю, м. б., для старшего поколения память этих беззаконий так жива и больна, но я скажу, что для меня лично и моих сверстников она такого значения не имеет» (не букв, но точно) (А. Твардовский. Новомирский дневник. 1961–1966. С. 257–258).

Не дай бог, хуже ничего и придумать нельзя было бы на нынешнем этапе. Все выправят, все повернут за милую душу, само понятие культа личности снимут. Не дай бог. Впрочем, не верится, не бывает так. Тот тоже грозился уйти на покой, быть лишь советчиком (этому не оставят и этой роли – при жизни развенчают!), но ушел лишь помимо своего желания (А. Твардовский. Новомирский дневник. 1961–1966. С. 259).

Его заслуги огромны, – записывает в дневник Александр Гладков. – Если бы не он, эта страшная раковая опухоль культа Сталина продолжала бы разъедать организм страны. Он смел, темпераментен, полон здравого смысла, талантлив. Дай ему бог здоровья! (А. Гладков // Новый мир. 2014. № 2, c. 134).

перед самым тайным голосованием ещё отдельно обязали партгруппу внутри комитета голосовать против моей кандидатуры. (И всё равно, рассказывал Твардовский: голосов никому не собралось. Созвали комитет вторично, приехал Ильичёв и велел при себе переголосовывать – голосовать за «Тронку» Гончара. Уже неоднократный лауреат и член комитета самого, Гончар тут же около урны сидел и безстыдно наблюдал за тайным голосованием.)

Уже тогда, в апреле 1964, в Москве поговаривали, что эта история с голосованием была «репетицией путча» против Никиты: удастся или не удастся аппарату отвести книгу, одобренную Самим? За 40 лет на это никогда не смелели. Но вот осмелели – и удалось. Это обнадёживало их, что и Сам-то не крепок (А. Солженицын. С. 97–98)680.

В ходе работы комитета обнаружились весьма существенные недостатки. Они проявились особенно резко при обсуждении повести А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича». В дискуссии на секционных и пленарных заседаниях с большой активностью навязывались односторонние суждения об этой повести, делались попытки противопоставить повесть всей советской литературе как действительное выражение главной линии ее развития в настоящий период. Такую точку зрения особенно активно проводил Твардовский.