генерала Марченко и генерала Плеве, которые разновременно занимали должность начальника училища в Петербурге и преследовали цук и традиции, стремясь их искоренить. Традиционный цук, школьный марш, старые юнкерские песни, «приказ по курилке», «корнетские обходы», «похороны капонира» – все это крепко вошло в жизнь юнкеров, а также – «лермонтовский» и «малиновый» взводы, «генерал выпуска», «полковники» и «майоры», «земные боги» – вахмистры эскадронов, «пассажирское» и «красное» положение, для отказавшихся жить по традициям или исключенных из среды постановлением «корнетского комитета», который строго разбирал вопросы чести. Два раза столкновения между «благородными корнетами», по постановлению «корнетского комитета», закончились дуэлью на шашках. «Корнстский комитет» следил также за корректностью цука, преследуя корнетов, позволивших себе во время цука оскорбить «молодого». За этим следили и «дядюшки», так как каждый «молодой» имел «дядьку» – «благородного корнета», ответственного за его воспитание и поведение. «Родственные отношения» между «дядькой» и «племянником» проявлялись также в том, что «племянник» заботился, чтобы «дядька» не остался голодным, если тот, волею юнкерских судеб, попадал в карцер и находился под строгим арестом, то есть получал горячую пищу через двое суток на третьи. Если же «племянника» постигала такая судьба, «дядюшка» заботился, чтобы кто-либо из «молодых» передал «племяннику» пищу, а в исключительных случаях действовал самолично, не давая посторонним вмешиваться в их «семейные дела». Юнкера каждого выпуска были между собой на «ты». После выпуска, надев корнетские погоны, старший выпуск переходили на «ты» с младшим, сменившим его на положении «корнетов Школы».

Лошадей училище не имело; получали только несколько коней для вольтижировки от стоявшего в Белой Церкви дивизиона югославского 4-го кавалерийского полка, впоследствии получившего шефство Великого князя Константина Константиновича. Зато строевые занятия в поле «пешим по конному» велись ежедневно, невзирая на погоду. С течением времени взводы, эскадроны и, наконец, весь дивизион постепенно сколачивались в одно стройное целое. Чистота шашечных и ружейных приемов, как и отчетливость и стройность построений и перестроений, доходили до виртуозности, приводившей в восторг многих старых генералов и полковников, со стороны наблюдавших за строевыми занятиями или присутствовавших на парадах.

На том же поле и прилегающих к нему стрельбищных валах и окопах, давно заброшенных и покрытых кустами и зарослями бурьяна и крапивы, велись тактические занятия и топографические «съемки примерные, съемки глазомерные», проходившие, правда, без участия знаменитых «шакалов», но и не без интересных приключений.

Для полноты картины нужно описать и внешний вид юнкеров. Ни высоких киверов, ни мундиров с алым лацканом, ни шассер с генеральским лампасом, конечно, не было. Был лишь один комплект парадной формы малого размера, поднесенный юнкерам майором Симичем, югославским кавалерийским офицером, воспитанником Школы. В эту форму облачался один из маленьких юнкеров в дни училищного праздника, балов и тому подобных торжеств. Наша парадная форма состояла из алой бескозырки с двумя черными («вороными» на юнкерском языке) кантами, алых погон с «вороным» кантом и золотым юнкерским басоном, гимнастерки, зимою защитного, а летом белого цвета, синих бриджей с алым кантом, сапог со шпорами, «владимирского» черно-алого кушака и желтого тишкетного шнура через правое плечо. В строю, в особо парадных случаях, поверх владимирского кушака надевался белый пояс. Портупеи на шашках и погонные ремни на винтовках были тоже белые. В обычной, не парадной выходной форме бескозырка заменялась защитной мягкой английской фуражкой, а владимирский кушак – белым поясом. Домашний наряд юнкеров для повседневных занятий в поле и классах состоял из английского защитного френча с юнкерскими погонами, таких же бриджей и солдатских ботинок – «танков» – с брезентовыми крагами. Из казенных принадлежностей парадной формы имелись только алые бескозырки, владимирские кушаки и тишкетные шнуры, как и белые – гвардейские – пояса, портупеи и погонные ремни. Бескозырки и тишкетные шнуры были неважного качества, почему все юнкера, кто имел хоть малейшую возможность, шили их за собственный счет, так же как и гимнастерки, синие бриджи и сапоги.

Жалованья юнкера получали 30 динар в месяц, которых не хватало даже на табак. Очень немногие имели родственников, которые могли бы снабдить их деньгами, так как в эти первые годы почти вся русская эмиграция все еще не имела службы и жила на крохи, получаемые от югославского правительства. Поэтому приходилось поражаться, как юнкера умудрялись шить себе форму, довольно дорого стоившую. Тем не менее, когда дивизион выстраивался для парада, вся первая шеренга и три четверти второй были в синих бриджах и сапогах и лишь одиночные юнкера – в казенном обмундировании. Этому, правда, сильно помогала система «займов», широко у нас применявшаяся. Юнкера, по тем или иным причинам остававшиеся в казарме, – больные, сидевшие в карцере или без отпуска или же находившиеся в наряде, – охотно давали свою парадную форму уходившим в отпуск в город, в церковь или на парад.

Средства на содержание училища, как и на все русские учебные заведения, отпускались Державной комиссией – государственным учреждением, составленным из сербов и русских. Так как это были, в некоторой части, господа довольно левого уклона, то естественно, что они не могли питать симпатий к такому гнезду монархизма, как Николаевское кавалерийское училище, где все стены были украшены портретами Особ Императорской Фамилии, а также фотографиями и рисунками из жизни и быта Российской Императорской конницы, что явно отражало настроения и дух юнкеров и их воспитателей. Поэтому Державная комиссия старалась урезать и без того скудные средства, отпускаемые на училище, елико возможно.

Довольствие оставляло желать много лучшего, а в особенности в 1922-м и начале 1923 года. Хозяйственная часть, стараясь свести концы с концами, решила летом кормить нас сезонным блюдом – зеленым борщом из крапивы, заросли которой были в изобилии разбросаны в поле, недалеко от училища. Для рубки крапивы назначался наряд юнкеров с шашками. Так как рубить старую, толстую крапиву было легче, чем молодую, то в наш борщ попадали почти древесные стволы. Уж на что был всеядным и вечно голодным мой «дядюшка», благородный корнет Зенченко, но и тот, обнаружив в своем котелке особенно толстый ствол крапивы, в порыве гнева швырнул котелок со всем содержимым в окно со второго этажа.

Не лучше дело обстояло и с учебной частью. Учебников не было, и преподавателям пришлось самим составлять конспекты, которые размножались на шапирографе и переплетались в твердые переплеты. Так как бумаги отпускалось тоже недостаточно, то перед сдачей зачетов, «репетициями», выдавался один конспект на 3–4 человека.

Весной 1923 года училище переселилось на противоположный край города, в большое помещение какого-то учебного заведения. Здание и все помещение были много лучше и уютнее казарменных. От улицы отделяла усадьбу высокая кирпичная стена с решетчатой калиткой. К