Горацио медленно кивнул.

– Давай еще немного посидим, – сказал он тихо после короткого молчания.

– Ладно, – согласилась она.

Какое-то время брат молчал, хотя Люси видела, что он смотрит на Лавендер-Хилл. Потом его взгляд обратился к церковному двору.

– А где живет Бог, в церкви?

– Конечно в церкви.

Тогда он произнес: «Лавендер-Хилл» – и прикрыл глаза, застигнутый кашлем. Это был глубинный, булькающий кашель, какого Люси не слышала, как будто его легкие наполнились жидкостью. Она ласково придерживала его и гладила по голове.

– Люси? – позвал он очень тихо.

– Что?

– Я умираю?

– Конечно нет!

Он попробовал помотать головой, но сил не хватило.

– По-моему – да.

Она ощутила дрожь, пробежавшую по его телу, затем услышала слабый вздох.

– Если бы я мог жить, – глухо произнес Горацио, – я поселился бы с тобой на Лавендер-Хилл. – Он помолчал, потом пробормотал: – Здорово, что ты меня сюда привезла.

– Не бросай меня! – взмолилась Люси. – Ты должен бороться!

Горацио не ответил. Затем снова закашлялся.

– Люси, – прошептал он наконец.

– Что, мой хороший?

– Спой про лаванду.

Она запела, очень тихо, баюкая его в объятиях:

Лаванда зеленая, дилли-дилли,

Лаванда справа и слева —

Я буду король, дилли-дилли-дилли,

А ты – моя королева.

Он вздохнул и улыбнулся:

– Еще.

И Люси повторила, как будто песенка могла каким-то чудом его исцелить. И опять, стараясь петь как можно ровнее, хотя сердце грозило разорваться. Она не вспомнила потом, на пятый ли, шестой раз при словах «я буду король, дилли-дилли-дилли» хрупкое тельце вздрогнуло и обмякло. Она же допела до конца, пусть и знала, что его больше нет.

– В высшей степени замечательный случай, – констатировал Силверсливз. – Полная смена личности. Обратите внимание на изменение голоса. Похоже, он даже относит себя к другой семье.

– Значит, безумен? – спросил Боктон.

– О да, совершенно.

– И вы можете его запереть?

– Безусловно.

– Когда.

– Хоть сейчас, если вам угодно.

– Это меня полностью устроит, – ответил Боктон. – Даже политика выиграет.

Накануне палата лордов привела общественность в такую ярость, что к середине утра новая полиция сэра Роберта Пиля и полицейские силы мэра в Сити приготовились к беспорядкам. После голосования в Вестминстере не прошло и часа, а депутаты уже говорили, что королю придется выдвинуть дополнительных пэров от вигов, чтобы протолкнуть реформу.

– Без моего отца – на одного меньше, – сухо заметил Боктон.

В половине двенадцатого утра ворота знаменитого Бедлама, что в Ламбете, пропустили закрытый экипаж, откуда вывели сломленного и спятившего графа Сент-Джеймса и провели его в ослепительную приемную.

Впрочем, ему было не суждено задержаться там надолго.

Бедлам был открыт для почтенной публики, если та покупала билет. А благодаря этой либеральной практике любопытствующие могли войти и посмотреть на всех, кого записали в сумасшедшие либо уголовные суды, либо Силверсливз с его друзьями. С иными, безобидными, разрешалось поговорить. Несколько джентльменов мнили себя Наполеонами и сыпали блестящими, глубокомысленными высказываниями. Другие хохотали и несли вздор. Третьих приковывали к кроватям, и те тупо смотрели в одну точку, а то еще раздевались и предавались диким, разнузданным действиям. Большинство посетителей находило это весьма забавным. Один старик, посаженный получасом раньше, назвался графом Сент-Джеймсом.

Вскоре после полудня прибыл Мередит. К нему обратился молодой Джордж, узнав, что случилось с дедом.

Банк «Мередитс», едва не лопнувший в 1825-м, серьезно преуспел, и Мередит прилично разбогател. Седые виски сообщали его высокой фигуре нечто патрицианское. Его совет не обрадовал Джорджа.

– Я думаю, что с помощью Силверсливза ваш отец почти наверняка добьется признания его невменяемым. Мы должны вызволить вашего деда из Бедлама. У вас это, скорее всего, не получится, потому что Боктон предупредил их о вашем приходе. Но я могу попытаться.

– А после?

– Придется спрятать его и держать в приемлемых условиях. Смею надеяться, что делу можно помочь! – улыбнулся Мередит. – Не забывайте, что я как-никак обязан ему банком.

– Но они явятся и потребуют его обратно!

– Пусть сначала найдут.

– Но это похищение, Мередит!

– Оно самое.

– Вам придется действовать быстро, – заметил Джордж.

– Я найду место, – отозвался Мередит.

Он подступил к Бедламу со всей смекалкой. Послав вперед мальчика спросить Силверсливза, он получил ответ, что тот отлучился с Боктоном на пару часов. И только после этого коляска Мередита проехала во двор, остановилась у здания, а сам он сообщил привратникам, что ему срочно нужен Силверсливз. Оставив без внимания их заверения в том, что того нет на месте, он направился в холл, заявив, что хочет видеть Сент-Джеймса. Как только нашел, он крепко взял графа за руку и повел к выходу.

– Где черти носят Силверсливза? – раздраженно повторил Мередит. – У меня приказ немедленно доставить этого пациента в другое место.

– Но мистер Силверсливз и лорд Боктон сказали…

Главного привратника резко оборвали.

– Вы ничего не понимаете. Я личный врач его величества, – и Мередит назвал имя почтенного доктора, – и действую по приказу самого короля. Надеюсь, вам известно, что граф – его личный друг?

Не зря он был внуком отчаянного капитана Джека Мередита. Высокий рост в сочетании с властной манерой и упоминанием знатных имен сделали свое дело.

– Передайте Силверсливзу немедленно явиться ко мне, – велел он, выводя старого графа.

Миг спустя его коляска загрохотала прочь, якобы направляясь к Вестминстеру. Скрывшись из виду, она поменяла курс и развернулась в совершенно другую сторону. Так и вышло, что в доме доброй миссис Пенни на Клэпхем-Коммон у Лавендер-Хилла нашел убежище не маленький Горацио Доггет, а престарелый богач граф Сент-Джеймс.

– Проклятье! – произнес лорд Боктон, услышав о побеге отца. – Надо было посадить его на цепь.

Летом 1832 года великий билль о реформе обрел наконец силу закона. Он не только представил в парламенте новые города и упразднил гнилые местечки, но и даровал справедливое представительство среднему классу. Разумеется, женщины остались без права голоса вне зависимости от их статуса.