– Ваше высокопревосходительство, так говорить с французами не годилось бы, – негромко заметил полковник Потемкин.

Милорадович вспыхнул.

– Это мое дело! Ваше дело – умирать, мое – приказывать, как нахожу нужным! – отрезал он и продолжал говорить Акинфову: – Не торопитесь, ротмистр, старайтесь, ну, Бог мой, погостить у французов подольше. Не забудьте взять трубача, а то вас подстрелят их ведеты.[172] Вон возьмите трубача у драгун, – оглянулся Милорадович. – Эй, трубач, ко мне!

Трубач Черниговского драгунского полка, усатый унтер, подскочил к командующему.

– Поедешь с их благородием.

– Слушаюсь!

– Так помните, ротмистр: туда – стрелой, оттуда черепахой.

Акинфов поднял коня в галоп и помчался.

Трубач не отставал от штаб-ротмистра.

– Ваше благородие, мы куда? – спросил трубач, видя, что Акинфов направился на запад.

– К французам! – весело ответил Акинфов.

– А куда поедем, ваше благородие?

– К авангарду, конечно.

– К какому – переднему аль заднему?

(Акинфов знал, что солдаты всегда спрашивают так.)

– Разумеется, к переднему! Эй, станичники, не стреляй! Погоди! – крикнул Акинфов казакам, которые лениво перестреливались с французскими постами.

Казаки прекратили перестрелку. К Акинфову подъехал сотник:

– Как далеко собрались?

– Мы едем для переговоров с французами. Прикажите, сотник, своим ребятам не стрелять.

– Хорошо, поезжайте. Час добрый!

Акинфов и трубач поскакали вперед. Французские пули тонко пели вокруг.

Впереди показались зеленые доломаны конных егерей. Часть из них перестреливалась с казаками, а часть занималась более приятным делом: копала на поле картошку.

Звонко запела драгунская труба. Акинфов и трубач стояли и ждали. Конноегеря передавали друг другу о том, что приехали парламентеры.

Через некоторое время к Акинфову подъехал усатый полковник.

– С какими вестями, мой молодой друг? – приветливо спросил француз.

– С письмом от его сиятельства князя Кутузова к неаполитанскому королю.

Услышав слово «Кутузов», полковник просиял:

– Что, мир?

– Все может быть, господин полковник.

– Ну что же, поедем. Его величество вон там, в том замке, – сказал полковник, указывая на группу деревьев, за которыми стоял загородный дом.

«Чей же это загородный дом? – соображал Акинфов. – Свечиных или Тутолминых?»

Они поскакали к «замку». На полях виднелись группы войск. Пять кавалерийских полков стояли эн-ашикье.[173]

Акинфов подметил: посадка людей хороша, обмундирование сносное, но кони плохи – худы.

Перед строем кавалерийских полков разъезжал остроносый генерал в темно-коричневом не первой свежести мундире, с непомерно длинными волосами, выбивавшимися из-под выцветшей треуголки. Увидев Акинфова и полковника, генерал поехал им навстречу. Полковник конноегерей снял шляпу, доложил остроносому генералу.

Генерал махнул головой:

– Поезжайте к королю.

– Это генерал Себастиани, – объяснил полковник. Они поскакали дальше.

На поле располагалась пехота.

– Смотрите, господа, русский!

– Предлагают мир?

– Пусть поест нашего супу! – кричали солдаты.

Акинфов еще издали увидал цветистого, яркого Мюрата. Он ехал из «замка» в окружении многочисленной блестящей свиты штабных офицеров, молодых адъютантов, ординарцев. Увидев Акинфова и полковника, Мюрат и его приближенные оживились.

Акинфов, полковник и трубач подскакали к Мюрату и остановились. Акинфов, козыряя, подал неаполитанскому королю пакет.

Мюрат приподнял свою вышитую золотом и украшенную дорогими страусовыми перьями шляпу, коротко приказал свите остаться на месте, а сам отъехал с Акинфовым на несколько шагов в сторону.

Он положил руку, всю унизанную дорогими перстнями, на шею гнедого Акинфова – Баяна.

– Что скажете, милый капитан? – улыбаясь белыми зубами, спросил неаполитанский король.

Акинфов передал просьбу Кутузова и слова Милорадовича.

Мюрат вскрыл конверт, прочел.

– Напрасно, мой капитан, поручать раненых нашему великодушию: пленный для француза уже не враг!

– И для русских тоже, ваше величество.

– Вне битвы француз не любит иметь врагов!

Заключить перемирие Мюрат сначала отказался: он вспомнил, как Наполеон корил его за перемирие в 1805 году.

– Не в моей власти остановить движение великой армии. Я должен спросить разрешения у императора, – ответил Мюрат.

– Я готов ждать, ваше величество, когда вы получите ответ, – сказал Акинфов.

Мюрат колебался. С одной стороны, было заманчиво получить такой город неповрежденным, а с другой – немного рискованно: как этот шаг примет Наполеон? Но всегдашняя самонадеянность, заносчивая самоуверенность и наглость одолели.

– Верьте, мой капитан, я так хочу сохранить древний город! Пожалуй, я рискну на следующее: я пойду так медленно, как это угодно генералу Милорадовичу, но с одним условием: Москва будет занята сегодня же, – сказал Мюрат.

– Генерал Милорадович, конечно, будет согласен, – уверил Акинфов.

Мюрат послал адъютанта в передовую цепь сказать, чтоб не шли дальше и прекратили перестрелку.

– Вы хорошо знаете Москву? – спросил у Акинфова Мюрат.

– Я природный москвич.

– Прошу уговорить жителей оставаться спокойно. Мы не только не сделаем им вреда, но не возьмем малейшей контрибуции. Будем заботиться о безопасности. Скажите, где граф Ростопчин?

– Я был постоянно в арьергарде и потому не знаю…

– А где император Александр и великий князь Константин?

«Если я скажу, что они в Петербурге, то вдруг Наполеон пошлет туда Особый корпус?» – подумал Акинфов и сказал:

– Ваше величество, я слишком мал для того, чтобы знать.

– Я уважаю императора Александра и очень дружен с великим князем Константином. Жалею, что вынужден воевать с ними. Скажите, много ли у вас потерь в полку?

– Мы каждый день в деле, ваше величество. Сами знаете: без потерь не обойтись!

Мюрат смотрел вдаль и думал. Он прикидывал в уме: а может быть, шурин-император и не станет сердиться на него, что он задержит движение армии? Ведь так прекрасно было бы войти в совершенно нетронутую Москву!