– Да ни хрена я не выдумал. И ты это знаешь. И сейчас ругаешь себя за то, что вообще согласился со мной встретиться. И за то, что не догадался отвернуться прежде, чем закурил. А за то, что позволил своим чувствам как-то проявиться на лице, ты себя не просто ругаешь, а уже практически к смертной казни приговорил. Зря, кстати. С точки зрения стороннего наблюдателя, с лицом у тебя все в полном порядке. Усталое, не более того. Просто я не совсем сторонний наблюдатель. А, можно сказать, твой персональный пророк. Правдивый, не хуже нумбанского, так что можешь к нему не ездить…

На этом месте Шурф адресовал мне взгляд, исполненный столь ослепительной ярости, что я до сих пор не понимаю, как тогда уцелел.

Так он смотрел на меня только однажды – перед тем, как убить. Вернее, предпринять такую попытку. Но в тот раз поведением моего друга управлял подчинивший его волю колдун Гугимагон[75], а сейчас он, похоже, был готов обойтись без посторонней помощи.

Счастье, на самом деле, что я его совсем не боюсь. И вместо того, чтобы крушить все вокруг, спасая свою шкуру, понимающе улыбнулся:

– Если ты твердо решил меня укокошить, дай хоть завещание сперва составить. Отпишу тебе половину своего состояния. Ты же в отставку с голой задницей уйдешь. Жалования Великим Магистрам, насколько я знаю, по уставу не положено, а казнокрада из тебя не выйдет, хоть тресни. Да и что там из вашей казны сейчас украдешь, смех один…

– Не говори ерунду, – холодно сказал Шурф. И отвернулся.

– Ерунду – в том смысле, что с Орденской казной уже все в порядке? И ты начал понемногу ее разворовывать? Прости, я опять тебя недооценил. А ведь буквально только что обещал никогда больше так не поступать. Как ты меня вообще терпишь.

На этот раз он уставился на меня с возмущенным изумлением. Так ученый смотрит в микроскоп, где между предметным и покровным стеклами беспечно резвится новорожденный вирус, полную невозможность существования которого он только что блестяще доказал.

Пока я прикидывал, что он в меня сейчас метнет – молнию или все-таки просто самопишущую табличку, случилось чудо.

Сэр Шурф Лонли-Локли наконец-то обрадовался, что я пришел. Хотя на лице это совершенно не отразилось. Но говорю же, меня не обманешь.

– Сам знаешь, как иногда бесит, что в Мире есть человек, от которого ничего не возможно скрыть, – сказал он.

Ха. Еще бы я не знал.

– На самом деле от меня еще как можно, – сказал я. – Очень многое. Да практически все, кроме полного трындеца.

– Кроме чего?

– Полного конца обеда. Ты сейчас выглядишь так, словно именно он для тебя и настал. Но не беспокойся, подробности мне неизвестны. Чтению мыслей я до сих пор не выучился; впрочем, и не собираюсь. И решение головоломок – не моя специализация. Не хочешь, не рассказывай. Я, конечно, напридумываю Магистры знает чего и с перепугу свихнусь окончательно, но это неважно. Сойти с ума я все равно планировал в самое ближайшее время. Катастрофой больше, катастрофой меньше, какая уже разница.

– Ну все-таки со мной никакой катастрофы не произошло, – заметил Шурф.

Хотел бы я, чтобы его голос звучал несколько уверенней.

– А если и произошла, то давным-давно. И я об этом, положа руку на сердце, сам всегда догадывался, – добавил он. – Теперь не догадываюсь, а знаю. Что на самом деле к лучшему. Правду о себе следует знать, а не подозревать. Знание мобилизует.

– Правду, значит? – переспросил я.

Вспомнил, как он взвился от моей невинной шутки насчет нумбанского пророка, сложил два и два, получил четыре, глазам своим не поверил, пересчитал – четыре, и хоть убей. Похоже, Шурф и правда мотался в Нумбану. Сколько дней мы уже не виделись? Почти три? Ну значит, когда-то примерно тогда.

– Разумеется, я побывал на ярмарке, – подтвердил Шурф. – Неужели ты думал, будто я упущу такой шанс?

– В голову не пришло бы, что тебя может заинтересовать возможность услышать какую-то правду из чужих уст – все равно, чьих. Ты производишь впечатление человека, который сам давным-давно знает о себе все, что ему нужно. Все-таки я совершенно не разбираюсь в людях. Даже когда эти люди – ты.

– Да нет, на мой счет ты скорее прав. Меня заинтересовало не само пророчество, а уникальная возможность изучить механизм его возникновения. Понять, что происходит в момент встречи пророка с очередным клиентом. И откуда именно берется сообщаемая информация.

– Ну и как, понял?

– Мне кажется, да. Очень любопытный, кстати, механизм. Короткое бессловесное заклинание, происхождение и природа которого мне пока неясны, но принцип действия более-менее очевиден, пробуждает в клиенте ту часть сознания, которая обладает полным объемом знания о себе, но почти никогда не вступает в контакт с умом. Хотя постоянно пытается. Просто ум не слышит – в том, собственно, и состоит его несовершенство, что большую часть времени мы не слышим себя. И вот почему ум следует развивать всеми доступными способами. Ну, то есть, по многим причинам надо, но эта – самая прагматическая из них… Прости, я увлекся, и это, на самом деле, неплохой признак. Значит, прихожу в себя.

– Это просто отлично. А все-таки очень жаль, что у тебя тут нет тарелок для битья. Я бы сейчас грохнул пару дюжин. Вместо того, чтобы гадать, что за хрень такую ужасную этот тип тебе рассказал.

– Можешь бить мои таблички, – великодушно сказал Шурф. – Это не документы, а всего лишь черновики с ошибками и помарками, скопившиеся в архивах за Магистры знают сколько времени. Я просматривал их перед тем, как уничтожить. Но только потому, что мне надо было занять себя какой-нибудь механической работой. На самом деле, можно обойтись без дополнительной проверки.

– Правда, что ли? – недоверчиво спросил я.

Он молча кивнул.

Я сгреб со стола целую охапку самопишущих табличек и некоторое время с непередаваемым наслаждением метал их в дальнюю стену, одну за другой. Вообще-то, все мало-мальски качественные самопишущие таблички небьющиеся, поэтому каждый удар приходилось сопровождать специальным заклинанием, разрушающим материю. Звучит оно хуже, чем все известные мне грубые ругательства вместе взятые. Именно то, что надо.

– Я правильно понимаю, что сознание клиента тут же хватается за шанс поговорить с самим собой устами гадателя? – спросил я после того, как превратил в пыль пару дюжин табличек.

– Да, примерно так и есть.

– Красиво закручено. И теперь понятно, почему Мелифаро сказали какую-то ерунду про золотой и зеленый. На месте его сознания я бы уже много лет в голос орал: «Просто переоденься, и я все прощу!»

На этом месте Шурф почти улыбнулся. Правда, не довел дело до конца, но к тому шло, я своими глазами видел. Какой я все-таки иногда молодец.

– Значит так, – бодро сказал я. – Если ты внезапно выяснил, что родился лютым злодеем, и никаких иных достойных способов самовыражения для тебя не существует, мы это как-нибудь переживем. В конце концов, должен же быть в Мире хоть один по-настоящему злой колдун. Просто для равновесия. На Лойсо теперь надежды никакой, его сюда куманскими пирогами с пэпэо[76] не заманишь, а ты справишься, я уверен. С твоим чувством ответственности и вкусом к поэзии может получиться просто отличный злодей.