— Алекс. Его зовут Алекс. Но он не типичная рок-звезда. Между ним и Боно большая разница. — Я пошарила рукой по полу вокруг себя, ища сумку. — Который час?

— Еще двенадцати нет. А что случилось?

— Просто спросила.

Я достала сотовый. Здесь двенадцать, в Нью-Йорке три. И пропущенный звонок от Алекса. Всего один, двадцать минут назад. И никакого эсэмэс.

— Блин!

Едва я хотела нажать перенабор, как Джеймс выхватил у меня сотовый.

— Если вы выбросите его в окно, я не знаю, что сделаю!

— Извините, — сказал он, выключая телефон. — Они перехватят разговор.

— Что?!

Ну, это уже ни в какие рамки! Джеймс медленно кивнул:

— Они могут прослушать сотовый, если находятся близко от звонящего. Я точно не знаю как.

— Как вы вообще кому-нибудь звоните? — спросила я.

— А я не звоню. Живу как в девяносто пятом году. — Он пожал плечами. — Если срочно кто-то нужен, к нему едет Блейк.

— Значит, вы не можете послать сообщение приятелю, чтобы узнать, какой джем к оладьям ему заказать?

— Я не могу выйти и купить оладий. Вообще не могу есть оладьи, кстати.

— И не можете вызвать такси, если напились?

— Вообще-то у меня водитель…

— А вдруг вам нужно увеличить лимит по кредитной карте, чтобы купить что-нибудь потрясающее?

— Ну, эта проблема пока не давит. Разве что мне заблажит приобрести «бентли».

— Да, на вашем месте я, пожалуй, согласилась бы обходиться без мобильного телефона, — сказала я, как-то сразу утратив сострадание.

Джеймс кивнул:

— Но если бы я был не я, нам не пришлось бы сейчас удирать из ночного клуба и отрываться от папарацци. И вы не сидели бы на полу машины в ущерб вашему чудесному платью, лишенная возможности позвонить бой-френду.

— Но если бы вы были не вы, меня вообще не было бы в Лос-Анджелесе, я бы с вами не встретилась и вообще не надела бы это чудесное платье в марте.

Я кое-как вскарабкалась на сиденье, когда лимузин, попетляв среди каких-то невидимых углов, сбросил скорость и остановился. Гам от своры папарацци становился тише и тише, и вскоре уже ничего нельзя было расслышать, кроме пощелкивания остывающего мотора. Тогда мы выбрались из лимузина.

Джеймс одернул на мне платье и провел руками по бокам, приглаживая измятую юбку. Я судорожно вздохнула, когда он коснулся моих обнаженных рук.

— Восхитительное платье, я уже говорил? — спросил он, возвышаясь надо мной как башня.

Все-таки он очень высокий. Я ни разу не замечала, какой он высокий парень.

— «Филипп Лим», по-моему?

— Порой вы меня совершенно сбиваете с толку, — сказала я, чуть не свернув шею в попытке поглядеть ему в лицо. — Не будь мы в Голливуде, я бы решила, что вы гей. И это разбило бы Дженни сердце.

— Хорошо, что сказали, — отозвался он, бренча ключами в кармане джинсов. Я не ошиблась, задница у него что надо. — Нам надо было сразу остаться здесь. Знаете, как люди говорят, — беспорядки и беременность лучше переживать в собственном шато[7].

Беременность?! Кого это он тут собрался…

— Я-а лучше вернусь к себе в гостиницу, — поперхнулась я. — Уже поздно, а завтра мне кое с кем интервью проводить.

— Я слышал, что он психанутый эгоист, отклячивающий задницу в колготках, — успокаивающе сказал Джеймс, открывая дверь в бунгало. — Так что беспокоиться не о чем. Кроме того, я могу заказать срочную чистку платья — будет готово через двадцать минут — и отправить вас на машине, когда папарацци надоест караулить. Ну заходите же, я страшно хочу чашку чаю.

Мне оставалось только пожать плечами в отсутствие аргументов против хорошо продуманного плана.

— Можно, я отсюда позвоню? — спросила я, змеей вылезая из влажного желтого платьица. Полки ванной пестрели продукцией «Клиник», «Энтони Логистике», «Питер Томас Рот». Пиар-отделы присылают, поняла я. И все же мужчины, у которых увлажняющих средств больше, чем у меня, как-то настораживают.

— По обычному — пожалуйста, но сотовый останется у меня в заложниках, пока вы здесь.

Джеймс стукнул в дверь один раз и вошел, дав мне время лишь схватить один из халатов, висевших на двери, и прикрыться — но не надеть.

— Красивые трусики. Келвин Кляйн?

— Э-э… да, — кивнула я, пытаясь натянуть халат, не обнажив ни дюйма плоти или белых кружевец, — задача нелегкая и в лучшие времена и тем более сложная, когда вы а) до смешного неуклюжи и б) в ванной комнате до смешного красивого актера. До смешного красивого актера, который только что снял влажную рубашку. О-о, повторите на бис!..

— Не говорите своему модельному приятелю, но я участвовал в прошлогодней рекламной кампании Кляйна. — Джеймс приподнял халат за воротник, теоретически чтобы помочь мне его надеть, но на практике лишь помог мне окончательно запутаться в акрах джерси. — По-моему, эти трусики рекламировала Эва.

Замечательно. Кто из нас не мечтает сравниться с Эвой Мендес в неглиже?

— Я еще раз хочу искренне извиниться, — снова завела я. — Клянусь, не знаю, какая муха его укусила. Какой-то…

Боже, Дженни меня убьет!

— Я уверен, с ней все будет в порядке. — Резким движением головы Джеймс откинул волосы назад. Неужели у него с самого начала были такие высокие скулы? Что еще скрывают эти темные кудри? — И пожалуйста, не надо извиняться за этого болвана. Я только удивлен, что вы с ним дружите. Вы хоть понимаете, что он по уши в вас влюблен? Кстати, сто лет никого не называл болваном. Вы разбудили во мне англичанина.

— Спасибо.

Я пробралась мимо него из ванной, очень быстро прошла через спальню, бросив взгляд на измятые простыни, и уселась в гостиной. В кресле. На одного. Нельзя ли, чтобы он снова надел рубашку? Я же живой человек, елки-палки!

— Что вы, я его не интересую. Я его вообще едва знаю, мы даже не друзья. Они с Дженни работали в Нью-Йорке в одном отеле, вот и все.

— Так это они друзья?

— Вроде того, — поморщилась я.

Вряд ли теперь у Дженни осталась возможность испытать прочность их «дружбы», и мне за это от нее достанется.

— Понимаю. Взаимовыгодная дружба.

Не успела я объяснить, как в дверь постучали. Джеймс открыл на стук и обменял мое платье на поднос с напитками.

— Спасибо, — сказал он кому-то, прежде чем я успела что-либо разглядеть. — Чаю?

— Да, благодарю вас, — со вздохом отозвалась я, почувствовав наконец, как устала. — Я сейчас просто убить готова ради чашки чаю.