с кабелем разорваны на части, линия перебита, бойцы, увлекаемые штабными офицерами, бросились к реке, но туда обрушилась половина бомб, машины на улицах взорваны и только командир дивизии, генерал, не потерял самообладания и требует, чтобы мы немедленно соединили его со штабом армии, но у нас ничего нет, помогите, лейтенант!»

Тогда Рабичев с десятком бойцов своего взвода и уцелевшими бойцами взвода Корнева сумел обеспечить комдиву связь и за это получил свой первый орден Отечественной войны 2-й степени. Между прочим, как подчеркивает Рабичев, среди связистов преобладали здоровые мужики, в том числе и бывшие уголовники, а не юные телефонистки, которым совсем не с руки было таскать тяжеленные катушки с кабелем.

Богомолов, в письмах в цензуру вполне убедительно доказывавший, что все документы, цитируемые в романе, придуманы им с начала и до конца, в статьях и переписке с читателями утверждал прямо противоположное, обманывая простодушную публику. В открытом письме критику Эмилю Кардину, опубликованному в журнале «Литературное обозрение» в 1978 году, Владимир Осипович утверждал: «Выступая 9 февраля с.г. в Минске на Всесоюзном совещании на тему «Героизм советских людей в годы Великой Отечественной войны и современная документальная литература» Вы коснулись моего романа «В августе сорок четвертого…» и, в частности, сказали: «Я натолкнулся на одну вещь, которая мне объяснила, что документ выдуманный. Автор не знал, что пульроты были ликвидированы в 1944 году».

Насчет «выдуманности» документов в моем романе уже высказывались, и это было не ново, что же касается ликвидации пулеметных рот, Ваше утверждение было совершенно удивительным.

Дело в том, что и в 1944, и в 1945 годах я принимал непосредственное участие в боевых действиях, которые осуществлялись под прикрытием пулеметных рот; в то время я близко знал трех командиров пулеметных рот, с одним из них обмениваюсь поздравительными открытками по сей год.

Ваше утверждение было для меня удивительным и потому, что, как бы хорошо я ни знал материал, я не надеюсь на память: любая информация, любая деталь мною обязательно подвергается перекрестной проверке и только после этого является для меня достоверной. Справочные и подсобные материалы для романа «В августе сорок четвертого…», как оказалось при разборке архива, состояли из 24 679 выписок, копий и вырезок различного характера. Не скрою, что среди них были и штаты стрелковых полков военного времени, действительные с декабря 1942 года и до конца войны, точнее штат № 04/551, так называемый ПШЧ (Полной штатной численности; утвержден НКО СССР 10 декабря 1942 года), и введенные позже к нему три схемы, рассчитанные на некомплект личного состава в частях. Как основным штатом, так и введенными позже тремя схемами с элементами кадрирования предусматривалось наличие в каждом стрелковом батальоне пулеметной роты трех- или двухвзводного состава…

Через день после получения Вашего письма, находясь в Центральном архиве Министерства обороны СССР, я обратился к фонду 140-й стрелковой Сибирской Новгород-Северской ордена Ленина, дважды Краснознаменной орденов Суворова и Кутузова дивизии, в которой Вы, Эмиль Владимирович, в 1944 году служили сначала литературным сотрудником, а затем секретарем редакции дивизионной газеты.

Достаточно было перелистать всего два дела для того, чтобы убедиться, что и «во второй половине сорок четвертого» года, и в 1945 году, в 96-м Читинском, 258-м Хабаровском и в 283-м Красноуфимском, то есть в каждом без исключения стрелковом полку 140-й стрелковой дивизии, на которую Вы ссылались, было по три пулеметных роты (ЦАМО, ф. 1366, о. 1, д. 25, л. 109–110, 306–307, 333, 367–368; тот же фонд, о. 2, д. 23, л. 17, 72, 122).

Таким образом, Эмиль Владимирович, выступая в Минске на Всесоюзном совещании. Вы для демонстрации своей «проницательности» и «компетентности» приводили взятые Вами с потолка совершенно ложные аргументы…

Что же касается «выдуманности» документов, то здесь Вы, Эмиль Владимирович, никак не были первооткрывателем. За три с лишним года после опубликования романа десятка два литераторов и критиков публично высказались о документах в нем, причем суждения были весьма противоречивые, в том числе и такие: «имитация», «стилизация», «фальсификация», «мистификация». Уже не раз публично заявлялось, что «все документы взяты автором с потолка», «документы не имеют ничего общего с настоящими» и т. п.

Самое удивительное и нелепое, что цитируемое выше высказывали, как правило, люди, которые не только не участвовали в войне и разведкой никогда не занимались, но и в армии никогда не служили.

А вот, Эмиль Владимирович, что было написано об этих же самых документах в официальном экспертном заключении № 3/14861 от 7 августа 1974 года: «Публикуемые в материале документы, за исключением элементов привязки (фамилии и воинские звания участников событий, время и места действия, порядковые номера соединений и частей), текстуально идентичны подлинным соответствующим документам».

Поистине абсурдная ситуация. Специалисты в официальном служебном заключении, за которое они несут ответственность и которое было написано после тщательного изучения документов романа, заявляют, что документы, «за исключением элементов привязки», «текстуально идентичны подлинным соответствующим документам», а люди, в глаза никогда не видевшие подобных документов и высказывающиеся о том, о чем не имеют, да и не могут иметь, даже отдаленного представления, безапелляционно утверждают фактически прямо противоположное.

Таковы нравы, таковы парадоксальные плоды активной псевдокомпетенции, именуемой по-русски воинствующим невежеством…

Вездесущее «казала-мазала» явилось основанием и для «компетенции» критика И. Золотусского, который о документах в моем романе написал, что любуется «умением автора так виртуозно имитировать подлинное». Как может критик рассуждать, виртуозна или невиртуозна имитация того, о чем он не имеет представления?.. Он пишет далее, что роман мой «есть ода технике поимки диверсантов, ода, сделанная на высшем профессиональном уровне». Но в романе нет ни одного диверсанта, содержанием его является утечка информации на одном из фронтов, в книге ловят шпионов, а у шпионов и диверсантов совершенно разные функции, разное назначение, разная деятельность, и ловят их по-разному. Как же критик, столь невежественный в элементарно-азбучных вещах, может утверждать, что роман сделан на «высшем профессиональном уровне»?

Каждая без исключения фраза, посвященная И. Золо-тусским моему роману, свидетельствует о его полной некомпетентности не только в вопросах Отечественной войны, но и вообще в военных вопросах, что ничуть не мешает ему утверждать, что в романе «есть знание войны» и «тяжкий личный опыт автора несомненно присутствует». Как может критик, не знающий войны, определить, есть в книге знание войны или его нет?.. Что известно И. Зо-лотусскому о моем личном «тяжком» или нетяжком опыте?.. Знакомясь с подобным безответственным сочинительством людей вполне совершеннолетних, я всякий раз думаю, какой патологической самоуверенностью и какой огромной верой в свою непогрешимость и полную безнаказанность надо обладать, чтобы публично безапелляционно высказываться