Еще пара фраз слегка надтреснутым голосом, и Ирина убедилась окончательно – голос принадлежит майору Страхову. Значит, она промахнулась, а майор притворился.

Когда шаги над головой стихли, Ирина позволила себе расслабиться. Привыкшими к темноте глазами она смогла рассмотреть под ногами стандартный мусорный набор: пластиковые бутылки и жестяные банки. Рассмотрела и чернеющий узкий проход, в который могла пролезть разве что двухлитровая бутылка из-под лимонада.

Еще минут двадцать, и пора объявляться. Если пацанов пронесло, они могут и не дождаться ее. Решат, что она либо откололась от них, либо ее взяли. Эта мысль заставила поторопиться, но повлекла другую: весь сортировочный парк и станция железнодорожного вокзала стоят на ушах. И если люди Страхова вскоре покинут станцию, линейные останутся. И встреча с ними сулила обязательную проверку документов. Можно, конечно, вспылить: «Я местная и документы с собой не ношу. Зато за поясом таскаю пистолет Макарова. Эта фамилия вам о чем-нибудь говорит?»

Ирина сунула оружие в узкий лаз. Чуть подумав, решила избавиться и от главной улики, долларовой заготовки. Такое же смертельное оружие, и здесь, в вотчине Страхова, направлено против нее же. Но сейчас задача – унести ноги любым способом, даже пойдя на такие жертвы.

Пачку фальшивых долларов Ирина затолкала в тайник и взяла с пола пластиковую бутылку. Вложив в нее скатанную в рулон заготовку и, закрутив крышку, положила ее поверх пистолета.

– Ты где была?

– Пиво пила, – устало отшутилась Ирина. Но улыбнулась, видя, как по-настоящему рады пацаны ее возвращению. Она смотрела в хвост уползающему со станции пассажирскому поезду и мысленно благодарила товарищей: она отсутствовала около часа, и они могли уехать. Без документов и билетов: в этом краю проводники охотно берут с «челноков» наличные. Они что, действительно привыкли подчиняться? Нет, дело собственно в лидере, о чем много раз передумал каждый из них, включая и саму Ирину.

– Когда следующий поезд?

– Через сорок минут. Повернись, я отряхну. Ты где-то испачкалась. Где? – допытывался Заботин.

– В яме. Кто-то из вас рубашку оставил. Хорошо, что я вернулась посмотреть.

Игорь выразительно оглядел товарища:

– А мы чуть было ментов не постреляли.

Ирина была слишком усталой, чтобы вникать в подробности. К чему, когда все обошлось. Может быть, позже.

– Хватит вам, пацаны, а? Устала я слушать вас, давайте постоим молча. Игорек, – выговаривая это имя, она словно посмаковала его, хотя воспоминания о своем университетском ученике загоняла внутрь себя, – сбегай за лимонадом, в горле пересохло.

Когда Игорь отошел, она спросила Николая:

– Ты что, действительно полез за оружием?

– Не знаю, – честно, признался Трофимов. – Вообще не соображал, что делал. Мне бы стоять и не дергаться, а я присел, шнурки стал завязывать. Ведь первый признак, да?

– Признак чего?

– Черт его знает: Знаешь, я уже потом, когда достал эту штуковину, понял, что лез именно за ней.

– О какой штуковине ты говоришь? – Ирина вопросительно приподняла бровь.

– Да вот, – Николай полез в карман, – она в сумке лежала.

– А-а, – протянула девушка, увидев в руках Николая вещь, похожую на рацию, ее они прихватили из цеха.

– Достаю, значит, я эту штуку, тыкаю пальцем – и к уху, вроде звоню по сотовому. И, конечно, сбил ментов с толку. Все клавиши подряд жал, а на экране полоски какие-то. Потом выключил. Забыл спросить, ты дезодорант-то достала?

– Вот черт, в яме оставила.

Ирина вспомнила, как уже машинально освобождала себя от всего лишнего, заложила в тайник и баллончик со сладким цветочным запахом.

Она выпила воды и оставила бутылку при себе. В конце перрона заметила возвращающийся наряд линейной милиции, непроизвольно пытаясь разглядеть среди них ненавистного майора Страхова. О том, что майор жив, товарищам пока решила не говорить. Так же умолчала о том, что оставила свое оружие и долларовую заготовку в пакгаузе.

– Я отойду. Наряд видел вас двоих, – пояснила она, – возможно, сейчас обратят внимание на меня. Послоняюсь по вокзалу.

В джинсах, майке и надвинутой на глаза бейсболке, из-под которой выбивались светлые волосы, Ирина походила на подростка. Да еще походку изменила, шла, чуть раскачиваясь, по-мальчишески. Скоро наряд догнал ее, но в сторону девушки не повернулась ни одна форменная кепка крысиного цвета.

* * *

– Поедем? – осторожно спросил Трофимов.

– Конечно, поедем. – Ирина подхватила сумку. – Пока неважно куда, главное – подальше отсюда.

– В конец, в конец вагона проходите, – напутствовала «челноков» проводница, оставаясь у открытой двери и оглядывая перрон. Когда она брала с молодых людей деньги, баулы уже стояли на верхних полках.

Игорь отер пот со лба и с улыбкой посмотрел на товарищей.

В последнем купе общего вагона они были одни, и все трое с наслаждением растянулись на полках.

– Звякнуть, что ли, кому-нибудь. – Трофимов снова потыкал пальцами в клавиши спутникового навигатора.

– Нас с двух сторон обложили, – сказала Ирина, – и пока неизвестно, что могут одни, а что – другие. И с кем по криминалу завязана местная милиция. К тому же мы не знаем, куда подастся этот идиот.

– А если Кисина поймают фальшивомонетчики?

– Для нас такой вариант лучше, для Мутанта – нет.

Трофимов потряс навигатор.

– Фигня какая-то! То ли не работает, то ли...

– Да брось ты его!

Николай засунул прибор в сумку.

Самара

Евгений Пахомов и Константин Романов встретились у парадного «Дома офицеров». Причем Романов шел со стороны площади Куйбышева, где возвышался памятник советскому государственному деятелю, имя которого город носил больше полувека. Пахомов же шел на встречу с агентом со стороны памятника Чапаеву.

Пахомов, изучив досье на Романова, узнал его и приветствовал кивком головы еще издали.

– Евгений, – представился подполковник.

– Приятно, – Романов пожал ему руку. – Костя.

– Прогуляемся? – предложил Пахомов. – Благо есть где развернуться. Я не первый раз в Самаре. – Он сделал шаг по направлению к площади Куйбышева. – Не остыл еще от прошлого задания? – спросил он.

– Не остыл, – недружелюбно отозвался Романов. – Неделя прошла.

– Сам виноват, – усмехнулся Пахомов. – Ляпнул начальству, чтобы не дергали тебя хотя бынеделю. И был понят натурально с полуслова.