– Насколько крупная? – спросил повар.

Шанс состроил гримасу:

– Миллион золотых дукатов.

Повар выругался:

– Ты никогда ничему не учишься, что ли?

– Я же не знал тогда, кто он такой… что он такое. Не знал, что он задумал. Мне и в голову не могло прийти… – И он закрыл глаза, словно от боли. – Едва деньги оказались у него, он пустил их на злое дело. Собрал и вооружил армию и двинулся на Францию. Во всем, что он натворил здесь с тех пор, есть и моя вина.

И Шанс закрыл лицо ладонями. Дива подбежала к нему и схватила за руку.

– Фолькмар сам создал себя, – сказала она. – У него был выбор. Он мог употребить деньги на добро, но предпочел иное.

Шанс лишь стонал в отчаянии. Он так устал. Каждая косточка ныла. Сердце болело. Все казалось бессмысленным. Энергия, казалось, покинула его совершенно.

– Старая карга права, – сказал он, опускаясь в кресло. – Смертные глупы. Лучше оставить их в покое. Пусть сами выкручиваются, как знают. Я всегда хочу им только добра, но так часто все порчу. В том числе людей.

– Но ты же сам всегда говоришь, что и один в поле воин, – возразила дива. – Что, если Изабель и есть такой воин? Если Фолькмар сумел переменить свою судьбу, а с ней и тысячи других судеб, почему эта девушка не может сделать то же самое?

Шанс ответил ей безрадостным смехом:

– Изабель даже ходит с трудом.

Дива тяжело села. Все вокруг выглядели потухшими, словно уже проиграли. Никто не произносил ни слова.

И вдруг через распахнутую стеклянную дверь с террасы в зал вошла волшебница. На ней были высокие сапоги для верховой езды, жокейские бриджи и куртка, все по фигуре. И все черное. Губы краснели от помады. На щеках горел румянец. В руке она держала темный цветок.

– Хоть и не сразу, но я все же нашла ту ночную орхидею, о которой ты говорил. Для «Отваги».

Шанс покачал головой:

– Мне она уже не нужна. Мои чернила все равно не работают.

Волшебница обвела взглядом всех в зале:

– В чем дело? Кто-нибудь умер? Вы что здесь расселись, как поганки? – И она скорчила гримасу. – У вас тут воняет. Поражением. Капитуляцией. Гнилью. – Она прищурилась. – Это старуха. Она приходила, не так ли? Кто ее впустил?

Повар робко поднял руку.

– Никогда, слышишь, никогда больше не делай этого, – строго сказала ему волшебница, переходя от одной двери на террасу к другой и распахивая все по очереди. – Она как сернистый пар, сочащийся из фумаролы. Как зловонный газ из заброшенной шахты. Отравляет все. Заставляет думать, что лучше принять все как есть, а не бороться.

Сбросив печенье с серебряного подноса прямо на пол, она распахнула рубашку Шанса на груди и стала обмахивать его подносом. Затем шагнула к повару и отхлестала его по щекам.

– Очнись! – крикнула она. – Если эти чернила не работают, мы сварим другие, которые сделают все как надо.

Ночной ветерок влетел в открытые двери, и в зале сразу стало легче дышать. Шанс моргнул, озираясь с таким видом, словно очнулся после глубокого сна. Он начинал приобретать хорошее расположение духа.

– На этой карте было что-то такое. Что-то… – начал он.

Повар щелкнул пальцами:

– Отчего карга заволновалась. Я тоже заметил. А то, что плохо для нее, хорошо для нас.

Миг, и Шанс уже стоял у стола, а повар – с ним рядом. Надев волшебные очки, Шанс стал водить пальцем по пути Изабель, надеясь нащупать то, что встревожило Судьбу.

Он миновал тот день, когда Изабель отрезала себе пальцы и когда уехала Элла, дошел до места, где грубая линия Фолькмара впервые пересекала ее путь, и дальше, туда, где он подходил к концу, потом вернулся и ощупал все снова, но ничего нового не обнаружил. Даже с очками он видел все не так ясно, как Судьба.

И вдруг он тоже наткнулся на кое-что.

Едва намеченное. Но все же оно было. Обходной путь. Самое начало.

– Да! – воскликнул он и хлопнул в ладоши.

– Что там? Ну же, не томи! – сказал повар.

Шанс сорвал с носа очки и сунул повару. Тот надел их, прищурился на карту и сразу расплылся в ухмылке.

– Ха! – крикнул он. – Немудрено, что у старой карги морда стала как целое ведро прокисшего молока! Эта тропа…

– Это дело рук не Судьбы и не Фолькмара… это она сама. Изабель. Это ее действия начали перечерчивать путь, – закончил Шанс, и его глаза искрились от счастья. – Я был прав. Она может измениться. И она изменится. Мы еще выиграем пари. И побьем трех сестер.

– Погоди. Это ведь только начало. Не зарывайся, – предостерег повар.

– Нет, не начало, – стоял на своем Шанс. – Ты видел, куда она ведет?

Повар опять прищурился на карту:

– Похоже на дерево… старая липа… – Он снял очки. – Гром меня разрази, – сказал он, поворачиваясь к Шансу. – Ты знаешь, кто это?

– Танакиль, – ответил Шанс.

– Королева фей? – спросила волшебница, подходя к мужчинам. – Шанс. Она же…

– Очень, очень могущественна, – закончил Шанс.

– Я бы сказала, убийственно могущественна, – поправила его волшебница.

– Это Изабель ее призвала? – спросил повар. – Но для чего?

– Вряд ли для того, чтобы выпить с ней чаю, – сказала волшебница и вздрогнула.

– Вот и я тоже не пойму. Эти очки недостаточно приближают, но я думаю, что Изабель попросила у нее помощи, – сказал Шанс и зарылся рукой в свои кудри. Потом взглянул на повара. – Мне нужен подарок. Не могу же я идти с пустыми руками. В кладовой есть еще кролики?

– Последний пошел на рагу, которое мы ели сегодня. Есть фазаны, – ответил повар и пошел на кухню.

– Значит, возьму их, – сказал Шанс.

– Ты собираешься искать Танакиль? – спросила волшебница. – Но ведь уже ночь!

– Выбора нет, – сказал Шанс. – Судьба тоже все видела. Пока мы тут лясы точим, она уже рыщет в поисках королевы фей как пить дать. Так что я должен найти ее первым.

И он поспешил за поваром на кухню.

Ученый, с осунувшимся от тревоги лицом, взял розовые очки и принялся протирать линзы.

– Она же его живьем съест, – сказал он.

Волшебница поглядела Шансу вслед, тоже испуганная.

– Ты прав, – сказала она и скользнула ладонью по бедру, проверяя, на месте ли кинжал. – Я иду с ним.

На поляне посреди Дикого Леса стояла королева фей с огромной желтоглазой совой на руке.

Было уже далеко за полночь, но темнота лишь оттеняла живое присутствие королевы. Ее темно-рыжие волосы, заплетенные в косы, были уложены вокруг головы. На них покоился венец из рогов оленя. Платье серебрилось, как чешуя миноги, плащ из птичьих перьев держала у горла живая фибула: два громадных переливчатых жука, сцепившихся могучими клешнями.