Дети ликующе хохотали. Изабель завела руку назад и дотронулась до платья. Желтая слизь окрасила ее ладонь.

– Кто из вас кинул яйцо? – строго спросила она.

Никто не ответил, но Анри нырнул в корзинку, схватил второе яйцо и запустил его Изабель прямо в голову. Он не промахнулся. Яйцо попало ей прямо между глаз.

Изабель едва не задохнулась от возмущения.

– Ах ты… маленький тролль! – выкрикнула она, чувствуя, как жидкость заливает ей лицо.

Остальные только этого и ждали. Столпившись вокруг корзинки, они начали хватать оттуда яйца и швырять в нее изо всей силы.

Изабель надо было бросить все и бежать со двора к своей повозке. Но она не привыкла удирать, поджав хвост. Рванувшись к корзине, она выхватила из нее яйцо и запулила им в Анри. Но не попала – желток от брошенного им яйца залил ей один глаз. Ее снаряд пролетел мимо Анри, зато ударил малыша Себастьена прямо в затылок. Тот споткнулся, упал в траву и заревел.

Изабель швырнула второе яйцо и на этот раз попала Анри в плечо. Но когда она потянулась за третьим, в нее попали сразу три – одно из них прямо в лицо. Пришлось кидать свое не глядя, просто чтобы освободить руку и утереться. Изабель не видела, куда оно попало, но услышала громкий влажный хлопок.

– Господи на небесах, да что здесь происходит? – заверещал кто-то.

Изабель моргнула; открыв наконец глаза, она обнаружила, что ее яйцо угодило не в ребенка, а в старую женщину, одетую во все белое, с четками на шее.

Изабель с ужасом наблюдала за тем, как яичная скорлупа катится по белоснежному монашескому одеянию и шлепается на землю. Желток густыми каплями стекал с подола на туфли. Старуха наклонилась и посмотрела на свою испачканную одежду. Потом оглядела детей – Анри потирал ушибленное плечо, Эмили разглядывала заляпанный фартучек и жалобно хныкала, а Себастьен, сидя в траве, выл:

– И-Изабе-ель, стра-страшная сестри-ица-а… она на нас напа-ала-а!

И тогда старуха увидела Изабель. Ее глаза, утонувшие в складках морщин, вспыхнули. Ноздри раздулись.

– Ой, мама, – прошептала Изабель, прижимая ладони к щекам. – О нет.

Перед ней стояла сестра Клара, хозяйка монастыря, старая и почтенная мать настоятельница, и она была в ярости.

Железная калитка, громко лязгнув, решительно захлопнулась позади Изабель.

Пристыженная, девушка обернулась и посмотрела сквозь прутья.

– Простите меня, пожалуйста, – сказала она жалобно.

– Никогда, слышишь, никогда больше не вздумай даже подходить к воротам приюта! – визжала сестра Бернадетт, грозя Изабель пальцем с той стороны калитки. – Обет молчания, который мать настоятельница держала пятьдесят лет, нарушен! И все из-за тебя!

Развернувшись на каблуках, монахиня стремительно зашагала прочь, оставив Изабель в одиночестве. Та дохромала, плача, до своей повозки и забралась на сиденье. Мартин повернул голову и посмотрел на нее через плечо.

– Даже не спрашивай, – сказала ему Изабель.

Ей отчаянно хотелось домой, но стыд и раскаяние были так сильны, что она спрятала в ладони лицо и застонала. Память еще раз услужливо подсунула ей те постыдные мгновения: все, что случилось после того, как она ударила мать настоятельницу яйцом в грудь.

– Стыдись! – крикнула ей тогда старуха. – Кидаться яйцами в детей! Посмотри, бедные сиротки плачут из-за тебя! Переводить драгоценную еду, когда в стране бушует война! Никогда за всю жизнь я не видела таких мерзких поступков. Я не хотела слушать, что о тебе говорят, отворачивалась от молвы, считала это сплетнями. Но ты, Изабель де ла Поме, и впрямь настолько отвратительна, как о тебе говорят!

Пока она бранила Изабель, две монахини помоложе, которые выбежали за девушкой во двор, отчаянно показывали ей что-то жестами. Наконец одна поднесла к губам дрожащий палец. Другая выкатила огромные, как блюдца, глаза и стояла, качая головой.

– Сестра, ваш обет! – вырвалось у нее.

Желая подчеркнуть свое благочестие и набожность, сестра Клара принесла обет молчания пятьдесят лет назад. Нечеловеческими усилиями она хранила его, научившись изъясняться с другими монахинями посредством знаков и письма. Поняв, что она наделала, старая монахиня прикрыла ладонью рот и повалилась без чувств.

– Она… она умерла! – воскликнула сестра Бернадетт.

– Ой, Мартин, – сказала Изабель, выпрямляясь. – Я бросала в детей яйца. В десятилетних. Восьмилетних. Кажется, был даже один пятилетний.

Сунув руку в карман, она нащупала косточку, ореховую скорлупку и коробочку с семенами. Все на месте. Но на ощупь – скорее проклятия, чем дары. Да, швыряясь в детей яйцами, помощь королевы фей точно не заслужишь. Изабель от всей души надеялась, что Танакиль ничего не узнает.

Из приюта Изабель поехала прямо домой. На ее счастье, по дороге никто не встретился. Добравшись до конюшни, она распрягла Мартина. Почистила его и оставила на травке – попастись. А сама подошла к поилке и сунула голову под насос, чтобы смыть липкую массу.

Несколько минут спустя она перешагнула порог кухни: с волос течет, лицо раскраснелось от холодной воды, платье покрыто грязной коркой.

Тави стояла у огня, помешивая ложкой в большом тазу, где булькало сливовое варенье. При виде сестры у нее глаза полезли на лоб.

– Похоже, благотворительность оказалась не таким приятным делом, как о ней болтают, – сказала она.

Изабель подняла руку:

– Всё.

– Где наша корзина? Съели вместе с яйцами?

– Не надо…

– Ну вот, а я ищи теперь другую.

– …хватит! – завопила Изабель, да так, что сама прикрыла уши ладонями. Выскочив из кухни, она побежала наверх – переодеться.

Какое облегчение – выбраться из платья, которое заскорузло от высохших яиц и хрустит, словно меренги! Поставив на бюро тазик для умывания, Изабель плеснула в него воды из кувшина, намочила тряпочку и стерла последние следы яиц с шеи. Пару минут спустя она уже стояла в коридоре, застегивая последние пуговицы на чистом платье. Но едва она начала спускаться с лестницы, как позади нее прозвучал голос:

– Где ты была, Изабель?

Сердце девушки ушло в пятки. «Только не сейчас, Маман», – подумала она. Ей предстояло закончить возню с Мартином, а потом взяться за длинный список домашних дел. У нее просто не было времени убеждать мать в том, что сегодня им не надо ехать на бал, званый обед или садовую вечеринку.

Тут из спальни матери появилась Тави, которая только что принесла поднос с чаем.

– Гулять ходила, – сказала она, беря мать под локоток и уводя ее назад, в комнату.

– Правда, Октавия? – пропела мать, прижимая к груди ладонь. – С кем же? С шевалье? Или с виконтом?