Окончив с возможной поспешностью свои городские визиты, мистер Орридж в час пополудни остановился пред домом мистрисс Норбори. Услышав стук экипажа и быстрый лошадиный топот, лакей проворно сбежал вниз, отворил дверь и ввел доктора в залу, как-то злобно и самодовольно улыбаясь.

— Ну, вы, вероятно, все были удивлены, когда ваша ключница возвратилась вчера вечером? — спросил доктор.

— Да, сэр. Мы были очень удивлены, когда она возвратилась вчера вечером, — отвечал лакей, — но еще более удивились, когда она сегодня утром опять ушла.

— Опять ушла? Что это значит?

— Да, сэр. Она потеряла место и ушла. — Говоря это, лакей оскалил зубы; горничная, случившаяся при этом, слушала его с видимым удовольствием. Ясно, мистрисс Джазеф не пользовалась в людской большою любовью.

Доктор так удивился, услышав эту новость, что уже и не расспрашивал более. Слуга между тем отворил дверь в столовую, и мистер Орридж вошел туда. Мистрисс Норбори сидела у окна и наблюдала своего больного ребенка, который с большим аппетитом пил чай.

— Я знаю, что вы хотите сказать, — произнесла мистрисс Норбори, вставая. — Но прежде посмотрите ребенка.

Доктор осмотрел ребенка и объявил, что он весьма скоро поправляется, после чего нянька унесла его и уложила спать. Лишь только дверь затворилась, мистрисс Норбори решительно обратилась к нему, сказав, что очень хорошо знает, о чем он намерен говорить.

— Но, мистер Орридж, прежде я должна сказать вам кое-что. Я женщина справедливая и ссориться не хочу с вами. Вы были причиною неприятности с тремя лицами, но вы были бессознательною причиною, и потому я не хочу вас упрекать.

— Я ничего не понимаю, — начал было мистер Орридж, — уверяю вас…

— Вы очень хорошо знаете, что я говорю, — перебила мистрисс Норбори. — Не вы ли были поводом, что я послала свою ключницу к мистрисс Фрэнклэнд?

Доктор не мог не сказать: — Да.

— Хорошо, — продолжала мистрисс Норбори тоном судьи, — и следствием того было то, что я имею неприятность вдруг с тремя лицами. Во-первых, мистрисс Фрэнклэнд из глупой прихоти вообразила, что моя ключница напугала ее; во-вторых, мистер Фрэнклэнд вообразил, что таким прихотям надо потакать и прогнал мою ключницу, как какую-нибудь негодницу; наконец, что всего хуже, моя ключница имела дерзость нагрубить мне, прямо в лицо, так что я принуждена была приказать ей оставить мой дом в течение двенадцати часов. Теперь защищайтесь! Но я все знаю, что вы скажете. Я знаю, вам больше нечего было делать, как отослать ее назад. Я не сержусь на вас, помните это, я не сержусь!

— Я не вижу надобности защищаться, — проговорил доктор, воспользовавшись паузой, которую сделала мистрисс Норбори. — Я убежден так же твердо, как вы, что меня не за что обвинять. Только меня крайне удивляет, что, как вы говорите, мистрисс Джазеф поступила невежливо в отношении к вам.

— Невежливо!? — вскричала мистрисс Норбори. — Кто говорит о невежливости? Нагло, дерзко, бесстыдно, я говорю. Мистрисс Джазеф, возвратившись из Тигровой Головы, была или пьяна или помешана, а, может быть, и то и другое. Вы видели ее, вы говорили с нею, можете ли вы сказать, что эта женщина способна говорить дерзости вам прямо в лицо и противоречить вам в то время, когда вы говорите?

— Я должен сказать, что мистрисс Джазеф менее всех способна к поведению подобного рода, — отвечал доктор.

— Хорошо. Теперь слушайте, что тут было, когда она возвратилась вчера вечером, — сказала мистрисс Норбори, приготовляясь к долгому рассказу. — Слушайте. Она приехала, когда мы готовились идти спать. Понятно, что я была удивлена, увидев ее, и позвала в приемную, чтоб спросить объяснение. Кажется, в этом ничего удивительного. Я заметила, что глаза у нее были красные и что смотрела она как-то дико и злобно; я молчала, ожидая ее объяснения. Но она мне ничего не сказала, кроме того, что она испугала мистрисс Фрэнклэнд и что мистер Фрэнклэнд отослал ее назад. Я, естественно, не хотела поверить; она же очень настаивала на своем и решительно объявила, что ничего более не может сказать. «Если вы мне ничего более не скажете, — сказала я, — то я буду вправе думать, что мистрисс Фрэнклэнд поступила с вами несправедливо, единственно по прихоти, из каприза». «Нет, — говорит она, — я никогда не обвиню мистрисс Фрэнклэнд ни в несправедливости, ни в капризах». И так странно она начала смотреть на меня, как никогда не смотрела прежде. «Что это значит?» — спросила я и сама стала смотреть на нее, как она. «Это значит, — отвечала она, — что я справедлива к мистрисс Фрэнклэнд». «Вы, вы, — я говорю, — справедливы? Тогда я вам скажу, что я умею чувствовать оскорбление и что в моих глазах мистрисс Фрэнклэнд необразованная, капризная, бесчувственная женщина». Что ж, как бы вы думали, она сделала? Она подходит ко мне, вообразите, подходит и говорит: «Неправда, неправда; мистрисс Фрэнклэнд ни необразованная, ни капризная, ни бесчувственная женщина». «Вы, кажется, решились противоречить мне во всем, мистрисс Джазеф? — спросила я. — «Нет, — отвечает она, — я решилась только защищать мистрисс Фрэнклэнд от вашей несправедливости». И даю вам честное слово, она говорила этими самыми словами. Что вы на это скажете?

Доктор изъявил удивление; мистрисс Норбори посмотрела на него с торжествующим видом и продолжала:

— Это меня, наконец, рассердило, «Мистрисс Джазеф, — сказала я, — я не привыкла к подобным словам и всего менее ожидала услышать их от вас. Я не хочу знать, почему вы берете на себя труд защищать эту мистрисс Фрэнклэнд, которая так неучтиво поступила в отношении ко мне и к вам; но я вам прямо скажу, что я требую от своих слуг почтения ко мне и не позволю ключнице вести себя таким образом, как вы себя ведете». Она хотела было говорить, но я ей не позволила: «Нет, — сказала я, — лучше молчите; всякую другую на вашем месте я бы прогнала сию же минуту, но к вам я буду снисходительна, потому что в течение вашей службы вы вели себя примерно». «Уйдите, — говорю, — теперь и подумайте, что вы мне говорили. Я надеюсь, завтра утром вы возьмете назад свои слова». Вы видите, мистер Орридж, я поступила с нею и справедливо и снисходительно. Но что ж она мне отвечала? «Я, — говорит, — готова извиниться сейчас, если мои слова вас обидели; но ни сегодня вечером, ни завтра утром не буду молчать, если вы при мне будете называть мистрисс Фрэнклэнд необразованной, капризной и бесчувственной женщиной». «Вы говорите мне это решительно?» — спросила я. «Да, — говорит, — я говорю это решительно; и мне очень жаль, что я не могу поступить иначе». «А если так, — сказала я, я избавлю вас от необходимости сожалеть. Я прикажу дворецкому выдать вам ваше жалованье и прошу вас оставить мой дом и чем скорее, тем лучше». «Хорошо, я, — говорит, — оставлю ваш дом. Благодарю вас за вашу доброту и внимание, которые вы оказали ко мне. Прощайте». Тут она поклонилась и вышла. Вот вам от слова до слова все, что было сказано между нами вчера вечером. Как вы объясните это поведение? Я говорю, что во всем этом есть что-то непонятное. Она просто с ума сошла.