– Шесть, – отрезал поляк, – шесть тысяч и ни сантимом меньше.

– Хорошо, шесть, – согласился действительный статский советник. – Однако в таком случае вам придется отправиться в гладиаторские казармы и найти там Платона Сергеевича.

– Нет! – закричал пан Марек, и светлые глаза его налились кровью, как у быка. – Нет, нет и еще раз нет! Если я туда сунусь, наружу меня больше не выпустят. Меня зарежут, как свинью и пустят на польский холодец[8]. Вы сами говорили, что одного гладиатора унесли на носилках. Может быть, он уже на том свете. Вы слышали про здешнее кладбище самоубийц?

Нестор Васильевич удивился: при чем тут кладбище самоубийц? При том, запальчиво отвечал Ковальский, при том, что никто не знает, кто на самом деле там похоронен. Может быть, там лежат не только самоубийцы, но и убитые гладиаторы. Дешевле и проще закопать человека, чем выплатить ему его законные деньги.

Загорский и Ганцзалин обменялись озадаченными взглядами. Идея, высказанная Ковальским, как ни странно, казалась вполне здравой. Однако, поразмыслив несколько секунд, действительный статский советник покачал головой.

– Едва ли, – сказал он, – едва ли они стали бы убивать гладиаторов, чтобы не платить им гонорар. По сравнению с тем, что они зарабатывают на билетах, это ничтожная сумма.

Китаец, однако, с ним не согласился.

– Одна старушка – двадцать копеек, пять старушек – рубль, – сказал он с хитрым видом.

Загорский нахмурился: что значит сия загадочная максима?

– Речь о сочинении господина Достоевского «Преступление и наказание», – отвечал Ганцзалин. – Там студент убивает старушку-процентщицу, надеясь найти у нее в доме много денег. Однако ничего толкового не находит, точнее, находит не то, на что рассчитывал. Прочитав эту книгу, народ русский задался моральным вопросом: за какую сумму можно убить старушку, а за какую – не стоит и руки марать? Мнения разошлись. Одни говорили, что, например, за двадцать копеек точно не стоит, а другие им возражали, говоря, что одна старушка – двадцать копеек, а пять старушек – уже рубль…

– Вот именно! – закричал пан Марек. – Не хочу я быть старушкой, которую убьют за двадцать копеек, да и ни за сколько не хочу. Дайте мне мои шесть тысяч, и я тут же уеду отсюда, даже в казино играть не стану!

Загорский с помощником умолкли. Проблема, перед которой они встали, казалась трудно разрешимой. Не было ничего проще, как проникнуть в казармы под видом гладиатора. Однако пан Марек к роли гладиатора оказался совершенно не готов.

– Может быть, напоить его? – спросил Ганцзалин. – В пьяном виде, он, кажется, гораздо бойчее.

Нестор Васильевич пожал плечами.

– Но кто же пустит его в пьяном виде на арену? Это во-первых. Во-вторых, в пьяном виде он себя не помнит. Он впадет в неистовство, его опять потащат в участок, а задание он так и не выполнит… Нет, здесь нужно что-то другое.

И тут в голову Ганцзалину пришла блестящая мысль. Совершенно, надо сказать, неожиданно.

– Что значит – неожиданно? – китаец поглядел на хозяина с некоторой обидой. – Мне довольно часто приходят в голову отличные мысли.

– Ну, хорошо-хорошо, – согласился Загорский. – Блестящая мысль пришла тебе в голову совершенно ожидаемо. Так что это за мысль такая, позволь узнать?

– Нужна подмена, – сказал Ганцзалин.

Ход его рассуждений был прост и убедителен. Ковальского в гладиаторы вербовал обычный охранник, едва ли он помнит его в лицо, да и вряд ли он сам стоит на проверке в казармах. В паспорте, который взяли в залог, фотографии Ковальского нет, зато его фамилия наверняка есть в списках и в договоре. Следовательно, имея договор на руках, вполне можно назваться Ковальским, и вместо него отправиться биться на арену.

– Великолепная мысль, – сказал Ковальский, – и очень гуманная к тому же. Благословляю вас, господа, погибнуть в бою вместо меня.

Однако мысль эта неожиданно понравилась и Нестору Васильевичу.

– Да, это выход. Осталось только понять, кто из нас двоих заменит пана Марека.

Ганцзалин сказал, что он вполне мог бы заменить, но он с его разрезом глаз мало похож на поляка. Очевидно, за дело придется взяться самому хозяину.

– Прекрасно, господа, – проговорил пан Марек, зевая, – а теперь позвольте мне отправиться спать. У меня сегодня был ужасно нервный день, мне нужен отдых, иначе назавтра вместо меня вы получите ходячий труп.

– Договорились, – отвечал Загорский. – Завтра мы зайдем за вами в восемь утра.

Марек переменился в лице.

– В восемь? – переспросил он жалобно. – Давайте хотя бы в одиннадцать! Все-таки я шляхтич, а не землепашец и в жизни не вставал раньше двенадцати. Вы знаете, как трудна жизнь состоятельного человека? Эти кутежи до рассвета, эти барышни, которые буквально рвут вас на части, не говоря уже про все остальное. Если в сердце вашем осталось хоть немного человеколюбия, позвольте мне встать в одиннадцать.

– Согласимся на компромиссе, – кивнул Нестор Васильевич. – Мы зайдем за вами завтра ровно в восемь пятнадцать.

У Марека вытянулось было лицо, но тут, судя по глазам, его посетила какая-то мысль, и он с неожиданной легкостью согласился.

– В восемь пятнадцать – так в восемь пятнадцать, – сказал он, – но только не раньше.

Такая покладистость насторожила действительного статского советника. Он посмотрел на поляка и все прочел в его бесхитростных светлых глазах.

– Только не вздумайте сбежать, – строго сказал Загорский. – Вы же помните, что в случае успешного завершения дела вас ждет три тысячи франков…

Пан Ковальский при этих словах омрачился.

– Ах, черт, – сказал он. – Я совсем забыл про деньги… Только не три, а шесть!

– Обсудим это завтра, – кивнул Загорский, и они с Ганцзалином покинули номер своего незадачливого товарища.

Помощник Загорского выглядел озабоченным: не сбежит ли, действительно, Ковальский?

– Не сбежит, – отвечал Нестор Васильевич. – Во-первых, мы обещали ему деньги, а он, как всякий игрок, не упустит возможности снова посетить казино. Во-вторых, бежать ему незачем, я же сказал, что пойду на бой вместо него. И в-третьих, даже если убежит, ничего страшного не случится – больше он нам не нужен, теперь мы справимся и без него.

Глава шестая

Балерина и импресарио

На следующее утро они все втроем сидели на веранде небольшого кафе и, не торопясь, пили кофе с круассанами.

– Вы уже старый человек, вам, вероятно, лет сорок пять, – говорил пан Марек Загорскому, отпивая кофе микроскопическими глотками и щурясь от удовольствия, словно мартовский кот. – Неужели же вы не боитесь идти на это гладиаторское побоище? Я – молод, к тому же сорви-голова и потомственный шляхтич, но даже мне становится дурно при одной мысли, что кто-то