может украсить мою физиономию синяком. А в этом чертовом цирке, судя по тому, что вы рассказывали, дело может закончиться куда страшнее. Неужели вам ни капельки не страшно?

Нестор Васильевич отвечал, что ему нисколько не страшно. Во-первых, ему не сорок пять лет, а пятьдесят семь.

– Но и в пятьдесят семь хочется жить, – возразил Марек.

Во-вторых, продолжал Загорский, не обращая внимания на реплику собеседника, среди этих гладиаторов, насколько он может судить, нет ни одного профессионала – с оружием своим они обращаются весьма варварски.

– Ну, чтобы со всего маху ударить мечом по голове или ткнуть копьем в горло, особенной сноровки не требуется, – снова перебил его пан Ковальский.

– Но и отбить такой удар легче легкого, – заметил Ганцзалин. – Если, конечно, вы умеете обращаться с холодным оружием. А мой господин это умеет прекрасно.

– Кстати, о боях, – перебил его Нестор Васильевич, обращаясь к Ковальскому. – Будьте добры, отдайте мне ваш договор, чтобы я мог предъявить его, когда отправлюсь на бой.

Марек неожиданно заколебался. Если он отдаст договор Загорскому, как же он сможет получить свой законный гонорар, не говоря уже про паспорт?

Загорский и помощник обменялись веселыми взглядами.

– Никак не сможете, – с улыбкой отвечал действительный статский советник. – Драться от вашего имени буду я, значит, и гонорар тоже я получу.

На лице пана Марека установилось такое паническое выражение, что Ганцзалин не выдержал и хмыкнул.

– Но после того, как я получу ваш гонорар, – продолжал действительный статский советник, – я отдам его вам весь до последнего сантима. И паспорт, конечно, тоже.

Ковальский кивнул. Конечно, он верит господину Загорскому, как самому себе. Но, разумеется, ему бы хотелось каких-то гарантий. Потому что если господина Загорского убьют прямо на арене, кто вернет пану Ковальскому его деньги после того, как они оплачут безвременную смерть действительного статского советника и предадут его тело земле?

– В случае моей смерти деньги вам вернет Ганцзалин, – отвечал Нестор Васильевич. – Его я назначаю своим душеприказчиком.

Услышав такое, Ганцзалин приосанился и стал бросать по сторонам гордые взгляды, так, чтобы сразу было ясно, что за столиком сидит не просто китаец прищуренный, а ни много ни мало душеприказчик его превосходительства.

Поляк, однако, только глазами заморгал. Нет, он, конечно, верит господину китайцу, как самому себе, но тут тоже нужны гарантии. Что, если господин китаец просто возьмет и сбежит с деньгами обратно в Китай? Что делать в таком случае?

Вопрос этот неосторожный привел в неистовство господина китайца. Он, Ганцзалин, украдет деньги хозяина? Да скорее Монте-Карло уйдет под воду со всеми своими игровыми столами и крупье, скорее луна упадет на землю и придавит глупого Ковальского, скорее вселенная взорвется и разлетится на множество мелких кусочков!

– Вы, пан Ковальский, уж слишком подозрительно смотрите на мир, – заметил действительный статский советник. – Я понимаю, вас обыграли и обштопали, однако, уверяю вас, мир не состоит из одних только жуликов.

Пан Марек только горько усмехнулся. Он пока знает только одно исключение из этого правила – и это исключение он видит по утрам, когда бреется.

– Да, господин Загорский, приличного человека нынче увидишь только в зеркале, – с горечью констатировал он.

Нестор Васильевич несколько нетерпеливо пожал плечами. В любом случае, у Ковальского не остается другого вывода, кроме как поверить ему и Ганцзалину на слово. С этими словами действительный статский советник столь решительно протянул руку, что пан Марек безропотно отдал ему несколько отпечатанных на машинке листков.

– Прекрасно, – сказал Нестор Васильевич, пряча договор в карман, – самое главное мы сделали. Остальное – забота Фортуны, на которую у нас есть все основания рассчитывать.

Китаец кивнул. Это точно, с Фортуной они давно на короткой ноге… Однако рассказать про их отношения с Фортуной Ганцзалин не успел: разговор их был прерван совершенно неожиданным образом – за спиной Загорского раздался мягкий, несколько жеманный баритон.

– Нестор Васильевич, ты ли это?

Услышав этот голос, действительный статский советник на миг сморщился, как от зубной боли, но спустя секунду лицо его приобрело приветливое выражение и он обернулся назад.

– Серж, – проговорил он и на лице его заиграла широкая улыбка, – Серж, я просто счастлив тебя здесь видеть!

На Загорского, кокетливо наклонив голову вбок, глядел моложавый пухлощекий мужчина лет сорока с небольшими усиками и зачесанными наверх волосами.

– Ты счастлив видеть меня в этом гнезде порока и разврата? – скорчив гримаску, переспросил загадочный Серж. – Меня, чей монашеский образ жизни известен всему свету? Меня, самого скромного из всех мировых импресарио? А ты не хочешь спросить, что я вообще здесь делаю?

– Конечно, дорогой мой, именно это я и хотел спросить, – тут же исправился действительный статский советник, – что ты делаешь в этом ужасном гнезде порока и всяческого разврата?

– То же, что и всегда – кладу свою жизнь на алтарь искусства, – с печальной миной отвечал собеседник.

Нестор Васильевич поднялся со стула, и они с Сержем тепло обнялись. При этом, кажется, Серж держал в своих объятиях Загорского несколько дольше, чем того бы тому хотелось.

– О, какие мышцы, ты в прекрасной форме! – восхитился Серж. – Как жаль, что ты в свое время не занялся балетом серьезно, уверяю тебя, ты бы и по сей день танцевал.

– Для полного счастья мне не хватало только стать балетным танцовщиком, – шутливо отвечал Загорский и повернулся к Ковальскому и Ганцзалину. – Позвольте, господа, представить вам гениального антрепренера, создателя «Исторических русских концертов» и непревзойденных «Русских сезонов» Сергея Павловича Дягилева!

– Ну-ну, можно просто Серж, без чинов, без званий, – благодушно отвечал Дягилев. – Что ж, твоего китайца я помню, а это что за прекрасное дитя?

– Разреши представить тебе польского шляхтича Марека Ковальского, – проговорил Нестор Васильевич, незаметно подмигнув Ковальскому.

– О, шляхта, – восхитился Сергей Павлович, – я обожаю шляхту! Эта древняя кровь и вечно юный азарт в глазах, этот непобедимый дух и прекрасные, несокрушимые тела. Ешче Польска нье сгинела[9], не так ли, пан Ковальский? У меня есть один знакомый поляк… Да, знакомый, или, точнее сказать, близкий друг. Его зовут Вацлав Нижинский. Вы, может быть, слышали про него, он солист балета.

Слегка ошеломленный таким напором, Марек отвечал, что он не обязан знать всех поляков на свете, но Нижинского он, разумеется, знает, ведь это звезда русского балета.

– И не просто балета, – перебил его Серж, – а балета Дягилева! Слышишь ли, Нестор, я думаю так назвать свою антрепризу. Балет Дягилева, по-моему, звучит, а ты как думаешь?

Загорский отвечал, что звучит великолепно. Но, в самом деле, что привело Сержа в Монте-Карло?

Дягилев улыбнулся, очень довольный.

– Князь Альбер, – сказал он, – был на моих