Я знал, что такие «люди зла» действительно существуют. Бог миловал, в работе мне их попадались буквально единицы – в основном подростки, но было и несколько детей. Особенно хорошо помню одного мальчишку, которому не исполнилось еще и двенадцати, но который уже обзавелся таким циничным, каменным, мерзко ухмыляющимся лицом, каким гордился бы и пожизненный сиделец Сан-Квентина[34]. Он вручил мне свою визитную карточку – прямоугольник шокирующе-розовой бумаги со своим именем на нем, под которым красовалось лишь одно слово – «Предприниматель».

Это был действительно весьма предприимчивый молодой человек. Подкрепленный моими заверениями в конфиденциальности, он гордо излагал, сколько украл велосипедов, сколько людей обчистил, сколько девчонок-подростков совратил. Пацан был крайне доволен собой.

В возрасте четырех лет он потерял в авиакатастрофе родителей и воспитывался недалекой бабушкой, которая пыталась уверить всех – включая себя, – что в глубине души он хороший мальчик. Но она жестоко заблуждалась. Он был очень плохим мальчиком. Когда я спросил его, помнит ли он свою мать, парень плотоядно осклабился и выдал, что у нее реально такая же жопа, как на фотках в скабрезном журнале, которые он видел. Это не была защитная поза. Таким он на самом деле и был.

Чем больше я проводил с ним времени, тем большее разочарование испытывал. Это все равно как чистить луковицу, где каждый следующий слой оказывается еще более гнилым, чем предыдущий. Он был безнадежно испорченным ребенком. И, скорее всего, ему предстояло стать еще хуже.

И я абсолютно ничего не мог с этим поделать. Вряд ли приходилось сомневаться, что его ждала впечатляющая асоциальная карьера. Если обществу повезет, все ограничится обычным уличным воровством и мошенничеством. Если же нет, прольется море крови. Логика диктовала, что его следует держать взаперти, не давая окончательно встать на губительный путь, посадить за решетку для защиты всех остальных. Но демократия говорила другое, и в конечном счете мне пришлось признать, что это тоже не выход.

И все же случались вечера, когда я думал про этого одиннадцатилетнего паренька и гадал, не увижу ли в один прекрасный день его имя в газетах.

Я отложил эти девять карточек в сторону.

Вот и кое-что конкретное для Майло, пусть займется.

Три дня старой доброй «работы ножками» окончательно вымотали Майло.

– С клиентами из компьютера – полный облом, – пожаловался он, плюхаясь на мой кожаный диван. – Все эти сволочи либо опять сидят, либо склеили ласты, либо имеют алиби. В отчете коронера – тоже никаких криминалистических чудес. Просто шесть с половиной страниц кровавых подробностей, рассказавших нам ровно то же самое, что мы и так знали, еще когда сами увидели тела: Хэндлера с Гутиэрес нарубили на колбасный фарш.

Я подсунул ему банку пива, которую он осушил в два длинных глотка. Принес ему еще и спросил:

– А что Хэндлер? Есть на него что-нибудь?

– О да, первое впечатление тебя не обмануло! Парень был явно не кристальной души человек. Но это никуда не ведет.

– Что ты имеешь в виду?

– Шесть лет назад, когда он консультировал в больнице, остался неприятный осадочек – страховое мошенничество. Хэндлер и еще какие-то дусты затеяли небольшой развод. Они засовывали голову в дверь на секундочку, говорили пациенту «здрасьте» и выставляли счет как за полный прием – который, насколько я понимаю, должен длиться сорок пять или пятьдесят минут. Потом делали отметку в карточке, выставляли счет за следующий визит – разговор с медсестрой в карточку, следующий визит – разговор с врачом в карточку, и так далее, и тому подобное. Бабки были большие – один парень мог оформить так тридцать-сорок визитов за день по семьдесят-восемьдесят баков за визит. А теперь подсчитай.

– Ничего удивительного. Такое проделывается сплошь и рядом.

– Не сомневаюсь. Во всяком случае, все это с треском вскрылось, потому что у одного из пациентов был сын, тоже доктор, и у того возникли определенные подозрения – он стал изучать карточки, проверять все эти психиатрические визиты. Особенно потому, что его старик провалялся в коме три месяца. Этот сын вцепился в главврача, тот вызвал Хэндлера и прочих на ковер. Дело замяли – при условии, что эти жуликоватые мозгоправы сами уйдут по-тихому.

Шесть лет назад. Как раз перед тем, как записи Хэндлера стали небрежными и едкими. Должно быть, нелегко оказалось упасть с четырехсот косых в год до жалкой сотни. Вот мужик и озлобился на весь белый свет…

– Не хочешь взглянуть на ситуацию под этим углом?

– Под каким? Месть? От кого? Нос натягивали-то страховым компаниям. Потому-то ребята так долго и продержались со своей аферой. Они никогда не выставляли счета пациентам – только страховщикам. – Майло надолго приник к пиву. – Мне доводилось всякое слышать про страховые компании, дружище, но я не могу представить, чтобы они послали Джека-потрошителя, дабы смыть кровью свой позор.

– Да уж, пожалуй…

Он встал и заметался по комнате:

– Это чертово дело окончательно забуксовало! Уже неделя прошла, а у меня полный шиш. Капитан считает, что оно превращается в висяк. Отобрал у меня Дела Харди и оставил одного разгребать эту кучу дерьма. Типа чтобы педику служба медом не казалась.

– Еще пивка? – Я протянул ему следующую банку.

– Ну да, черт возьми, отличная мысль! Только и осталось, что потопить горе в пивасе… – Майло резко развернулся на каблуках. – Говорю тебе, Алекс, надо было мне подаваться в учителя! Вьетнам проделал огромную дыру в моей психике. Все эти смерти – и ради чего? Я думал, когда пошел в копы, что сейчас заполню эту дыру – буду ловить всяких гадов, появится какой-то смысл в жизни… Господи, как же я ошибался!

Он выхватил банку у меня из руки, запрокинул ее, и пена закапала у него с подбородка.

– Вещи, которые я вижу, – чудовищные вещи, которые мы, якобы люди, делаем друг с другом… Говно, к которому я уже привык… Иногда от этого меня тянет блевать.

Несколько минут Майло молча отхлебывал пиво.

– Ты чертовски хороший слушатель, Алекс. Не зря столько учился.

– Долг платежом красен, мой друг.

– Ну да, верно. А теперь, раз уж ты об этом вспомнил, Хикл был тоже таким вот дерьмовым делом. Я никогда не считал, что это самоубийство. От этого «самоубийства» воняет до небес.

– Ты никогда мне про это не говорил.

– А чего говорить-то? У меня нет доказательств. Просто интуиция. Со мной постоянно такое. Иногда так эта интуиция прижмет, что ночь не могу уснуть. Как заметил бы сейчас Дел, если б с такой интуицией и в кино бесплатно пускали, цены бы ей не было.

Он смял пустую банку в кулаке с такой легкостью, с какой другой растер бы в порошок комара.