хотя бы на сутки? Поскольку, по совести, насколько же жалкое зрелище: озлобленное насилие и бессильная глупость, полное неумение извлекать уроков из уже наделанных многократно ошибок, лицемерие, возведенное в этикет и застолье пресыщенных с панорамным видом на трущобы, официозная фальшь и бытовая неопрятность обывательства. Эдак можно достаточно долго перечислять качества и свойства данной формы жизни, но содержание вывода от того изменится едва ли. И не остается ничего уместнее, чем дистанцироваться и сторониться, дабы сохраниться подольше в трезвом разуме и, возможно, однажды стать свидетелем коренных перемен и сдвигов, как бы это ни было маловероятно.

И само собой, что в теплице тепло, а в холодильнике холодно, а на холме тогда как? Возвышенно или приподнято? Или все же бесприютно и одиноко?

Сидя в тиши на высоте полувершины, наблюдая искры едва разгорающегося костра, кольнуло, как по юности весьма волновало одиночество как клеймо нереализованности или изгнания. Но разве зазорно быть изгнанным из дурного общества? Да и критерии успешности по-прежнему представляются довольно надуманными и показушными. Теперь же, вопреки былым опасениям, отчего-то вполне добровольно тянет к состоянию отрешенности и непричастности. Одиночество — это когда один ночью, но также и утром, днем, вечерком, от завтрака до ужина, в зашторенной наглухо спальне или в беснующейся толпе.

Ох уж этот живучий стереотип про «некому будет подать стакан воды». В последнюю минуту бы: шампанского в номера! Порой хочется даже пожалеть тех горемык, что готовы претерпевать ради пресловутого стакана воды, наполовину пустого, бесконечные дрязги, склоки и визги. А праздник жизни неизбежно завершается похоронами, редко пышными, куда чаще такими: с неловкими паузами, натянутыми славословиями и кислой капустой… Да и праздник ли это был?

И если взаимоотношения есть химическая реакция, то необходимо сухо зафиксировать, что не так легковесно, хотя и отнюдь не кисло быть редким элементом из второй сотни таблицы, туговато и неохотно вступающим в реакцию с щелочными металлами и прочей шелухой.

Если еще с утра тучи сгущались, что омрачало настроение, то уже ближе к зениту небо очистилось через усилия ветра и дало перспективу. Что ни говори, а климат очень деликатно влияет на мировосприятие в моменте. По-своему удивительно, как эти научные проныры, так и не выучились толком предсказывать погоду и ее колебания в течение хотя бы нескольких суток, не говоря уже о предупреждении разрушительных катаклизмов, при этом зачастую мнят, будто проникли в самую природу вещей и нажимают пружины, которыми движут мир.

* * *

Полдень. XXI век. Бутерброд и чаек из термоса. Как томно потянуло вздремнуть, а отчего бы и нет? Вполне часть замысла, при отсутствии внятного плана на день. Вот и клетчатый пледик пригодился, когда сон однобоко обратился в истому. Однако вскоре некая сила вытолкнула обратно, оставив испарину на лбу и уйму вопросов. Если верить наручным часам, прошло-то буквально 12 минут: как странно, что подчас быстрый сон парадоксально вмещает куда больше эмоций и значений, чем иные недели, если не месяца регулярной жизни. А снилось грандиозное заоблачное общежитие, основанное на работе над ошибками и разбором полетов. Прямо скажем, ошибок и пролетов у всех хватало. Как много уже подзабытых людей, как нежданно они иногда возрождаются в памяти и оживают в уме. Когда кого десятилетиями не встречал, не поминал ни разу, а тут вдруг — пожалуйте. И третьи лица: помнишь лишь смутно, без имен и обстоятельств. А иных лучше и вычеркнуть бы вовсе, но…

Зачем-то подумалось о ней, о той, о которой предпочитал не задумываться лет десять как. Знакомство с родителем — не комедия, а фарсовый ералаш. Вот когда был шанс/риск вклиниться в одобренное русло: женился бы на ней и, поди, маялся бы по сей день, пытаясь попасть в бесчисленные ожидания. Ейный батя тем душным вечером извлек из буфета бутыль подозрительно дешевого пойла, после чего принялся перечислять, чего ему должен проситель руки. Почему-то до сих пор тошно делается, аж дрожь берет. И все ради чего? чтобы породить очередное скомканное сознание, терзаемое материей, противоречиями извечно необустроенной земли, обреченной то засматриваться на запад, то отползать на восток, но никогда не живущей во имя собственного блага. При этом, печаль, зашоренная общественная мораль всячески норовит попрекать и осуждать одиночек, мол, гедонисты, конформисты, чуть ли не предатели племени, отчаянно цепляясь за нехитрые свои устои и застои. А ответом: глядя мельком на разнообразные семейства, члены коих мучают друг друга своим присутствием и иногда самим существованием, да в первую очередь даже на собственную, что развалилась как трухлявый пень в нескольких поколениях, как затруднительно отыскать в эдаком недоразумении упоение и пример для подражания. Да-да, не найдя призвания в продолжениях и родах, неизбежно предстоит конструировать самостоятельную расширяющуюся вселенную, а то как же.

Понятно, всем потребны страсти и пристрастия, внимание и понимание, вот только разве в состоянии кто сравниться с ней, первой второй половинкой, единственной и настоящей? Когда ненароком ищешь ее в других, но никогда не находишь ничего и близкого. Должно быть, еще тогда и случилась персональная гибель любви, а вся последующая жизнь есть бесконечное расставание и отдаление от достигнутого, пусть и ненадолго, абсолюта. Вольно допустим, что любовь отпущена лишь одна, засим лимит исчерпан, а там уж все определяют навыки идти на компромиссы и удачно устраиваться. Увы, Она ушла из жизни слишком рано, оставив рану размером с сердце.

Нда, как-то неумеренно пафосно вышло, но суть в чем: кому еще остается доверить поистине личное и сокровенное, чтоб без этих идиотских усмешечек и ухмылочек, когда циники уже восторжествовали всюду — им смешна всякая искренность и прямота как проявление избыточной откровенности и сентиментальности. Не все равно разве что другу-холму. Ему-то самоочевидно, что духовное питается материальным, а материальное подвержено встречным изменениям через энергию психодуха. Взять тот же аппетит — на голодухе предсказуемо становишься раздраженным и язвительным, хотя это вовсе не подлинный ужас животного голода, а так — голодок. Тогда как на сытую и происходит созидание и сотворение чего-либо дельного и стоящего, в зависимости от потенциала материала. Так и пускай, что мой лирический герой как таковой не способен вызвать симпатий и сопереживаний; а критики, и не пытаясь разобраться в подтекстах и контекстах, поспешно наштопают свои трафареты: отыщут детские травмы, а также взрослые травмы, прогрессирующую мизантропию и затяжную фрустрацию… Вот почему классно, что никаких критиков и не будет.

* * *

Меж тем фоновый обзор однообразных окрестностей сфокусировался на непонятной суматохе на дальнем плане. Похоже, там приключилось какое-то дорожно-транспортное. Люди суетились на обочине,