Трудно представить себе, что поэзию когда-либо удастся вернуть в читательский обиход, не прилагая целенаправленных усилий по воспитанию вкуса людей, что предполагает целую стратегию, возможно даже, некоторые уловки. Т. С. Элиот высказался как-то в том роде, что поэзию, особенно поэтическую драму, можно вернуть публике через посредство мюзик-холла; он мог бы добавить к этому пантомиму, огромные возможности которой, судя по всему, еще полностью не исследованы. Быть может, сочиняя «Суини-Агониста», он что-то в этом роде и имел в виду, во всяком случае, это сочинение вполне можно представить себе на сцене мюзик-холла или как минимум в виде эпизода из какого-нибудь ревю. Выше я заметил, что радио в этом смысле предоставляет более богатые возможности, прежде всего технические, особенно с точки зрения поэта. Причина, по какой такая мысль может, напротив, показаться с первого взгляда пустой, заключается в том, что мало кто способен представить себе радио как источник распространения чего бы то ни было, кроме откровенного вздора. Он сочится на слушателей из разбросанных по всему миру репродукторов, и невольно приходишь к заключению, что беспроводная связь только для этого и существует. Более того, само это слово – «беспроводная» – вызывает ассоциации либо с ревущими в микрофон диктаторами, либо с хорошо поставленными глубокими голосами, возвещающими, что три наших самолета не вернулись на базу. Поэзия же в эфире звучит так же, как Муза выглядит в клетчатых штанах. Тем не менее не следует смешивать возможности инструмента с тем, как он в данный момент используется. Нынешние радиопередачи таковы, каковы они есть, не потому что в них органически заключено нечто вульгарное или вся система микрофонов и передатчиков представляет собою воплощенную глупость и бесчестие, но потому, что радио в наше время повсеместно находится под контролем правительств или крупных монополий, которые кровно заинтересованы в сохранении status quo, а стало быть, удержании гражданина от чрезмерной тяги к благам просвещения. Нечто подобное произошло и с кинематографом, появившимся, как и радио, на свет при капитализме в его монополистической стадии и фантастически дорогим в производстве. Сходные тенденции прослеживаются во всех видах искусства. Каналы его распространения все более подпадают под контроль бюрократии, чья цель заключается в уничтожении художника или по крайней мере в его кастрации. Картина предстала бы совсем мрачной, если бы тоталитаризм, который все более укрепляет и несомненно будет укреплять и далее свои позиции в любой стране мира, не сдерживался другим процессом, начало которого было трудно представить себе еще каких-нибудь пять лет назад.

Дело в том, что гигантский бюрократический механизм, частью которого являемся все мы, начинает давать сбои как раз из-за своих размеров и неуклонной тенденции к их увеличению. Современное государство стремится подавить свободу интеллекта, но одновременно любое государство, особенно в условиях войны, оказывается в положении, когда все больше ощущается потребность в интеллигенции, пропагандирующей его деятельность. Например, современное государство нуждается в публицистах, актерах, композиторах – сочинителях музыки к песням, даже в живописцах и скульпторах, не говоря уж о психологах, социологах, биохимиках, математиках и так далее. Британское правительство вступило в нынешнюю войну с более или менее внятно заявленным намерением не втягивать в нее художественную интеллигенцию; тем не менее после трех лет военных действий почти всякого писателя, сколь бы сомнительны ни были высказывавшиеся им ранее политические взгляды, засосало в себя то или иное министерство, либо Би-би-си, и даже те, кто пошел на фронт, через некоторое время начали сочинять тексты для Управления общественных связей или заниматься другой, тоже, по сути, литературной работой. Правительство поглотило этих людей в большой степени против своей воли, просто потому что не смогло обойтись без них. Наилучшим выходом, с точки зрения власти, было бы отдать всю пропагандистскую работу в руки «надежных» людей вроде А. П. Херберта или Йена Хэя; но поскольку таких персонажей не хватает, приходится использовать тех интеллигентов, что имеются в наличии, в результате чего тон и даже до известной степени содержание официальной пропаганды меняются. Никому из тех, кто знаком с правительственными вестниками, лекциями под эгидой АУОД[66], документальными фильмами и радиопрограммами для вещания в оккупированных странах за последние два года, и в голову не придет, что наши властители стали бы финансировать такого рода продукцию, коли в этом не было острой нужды. Только чем больше распухает бюрократический аппарат, тем сильнее ослабевают внутренние скрепы и возникают свободные ниши. Быть может, это и небольшое утешение, но все же кое-что. Отсюда следует, что в странах с сильной традицией либерализма бюрократическая тирания никогда не станет абсолютной. Люди с лампасами будут править, но до тех пор, пока им приходится поддерживать интеллигенцию, интеллигенция будет обладать известной автономией. Если, допустим, правительству нужны документальные фильмы, оно вынуждено обращаться к людям, сведущим в кинематографе, которым приходится предоставлять необходимый минимум свободы; отсюда следует, что количество фильмов с бюрократической точки зрения совершенно неприемлемых будет возрастать. То же самое можно сказать о живописи, фотографии, кинодраматургии, публицистике, лекциях и других видах творческой или близкой к ней деятельности, в которых интегральное мировое государство наших дней испытывает потребность.

Совершенно очевидно, что все сказанное относится и к радио. В настоящее время репродуктор – враг писателя, но это не значит, что он останется таковым, когда объем и масштабы радиопередач возрастут. При нынешнем состоянии дел, хотя Би-би-си и выказывает слабые признаки интереса к современной литературе, пять минут эфирного времени для чтения стихов получить труднее, чем двенадцать часов для распространения лживой пропаганды, оскорбляющей слух музыки, плоских шуток, выдуманных дискуссий, да чего угодно. Но все это может измениться описанным выше путем, и в свой срок на радио сделаются возможными эксперименты по трансляции истинной поэзии, вопреки различным отрицательным факторам, препятствующим этому ныне. Я отнюдь не утверждаю, что такие эксперименты принесут выдающиеся результаты. Радио было захвачено бюрократами уже в самом начале своего существования, и взаимоотношения между эфиром и литературой так и не стали предметом сколько-нибудь серьезных раздумий. Нельзя быть уверенным в том, что микрофон – это именно тот инструмент, с помощью которого поэзия вернется к широкой публике, и более того, нельзя быть уверенным в том, что сами стихи выиграют, став словом скорее звучащим, нежели написанным. Тем не менее я настаиваю на том, что такая возможность существует, и те, кому литература не безразлична, могли бы почаще обращаться к этому презираемому столь многими средству массовой коммуникации, чья сила творить добро была, возможно, подавлена голосами профессора Джоада[67] и доктора Геббельса.