Племянник Джейн считал ее не слишком хорошенькой, зато живой, "полнокровной и искрометной". "Она была яркой брюнеткой, — вспоминает он, — с налитыми округлыми щеками, с маленьким, изящной формы носом, небольшим ртом, бойкими карими глазами и темными волосами, которые естественными завитками плотно окружали ее лицо". Она не обладала "столь правильными чертами, как ее сестра, — заключает он, — и все же в ее лице было "особое очарование".

Впрочем, он не знал свою тетушку в юности. Ведь ее признавали бесспорно хорошенькой. "Хорошенькая — определенно хорошенькая, — писал один добрый друг семьи, — с великолепным цветом лица — как куколка, нет, это негодное сравнение, потому что в ней было столько экспрессии — она была как дитя, совершенное дитя, прелестная и смешливая — милейшая, обожаемая". Вердикт соседей: в те стивентонские дни она "слыла обворожительной барышней".

Однако сама Джейн не придавала значения внешней привлекательности. Облик ее героинь вообще едва обрисован; нам ничего не известно о наружности Лиззи Беннет кроме того, что у нее "искрящиеся глаза" и что она не так хороша собой, как ее сестра Джейн. Энн Эллиот была "прехорошенькая, но красота ее рано поблекла". Из героинь Остин подробнее всех описана Кэтрин Морланд, но Джейн выделяет ее "тощую несуразную фигуру" и "вялый цвет лица". Даже счастливая Эмма Вудхаус — "красавица", а не "прелестница". Леди Сьюзен, героиня одного из ранних рассказов Джейн, совершенно безразлична к тому, миловидна она или нет. "Если я чем и горжусь, — говорит она, — так это своим красноречием. Уважение и почтение с такой же неизбежностью сопровождают складную речь, с какой восхищение прислуживает красоте".

И все же Джейн прекрасно передает чувства девушки, осознающей свою непривлекательность, и, вполне возможно, она пережила их сама. Джейн пишет в "Нортенгерском аббатстве": "Казаться почти хорошенькой для девушки, которая первые пятнадцать лет своей жизни слыла дурнушкой, — радость гораздо более ощутимая, чем все радости, которые достаются красавице с колыбели". И Энн Эллиот в "Доводах рассудка" испытывает восторг и облегчение, когда воссоединение с давно потерянным возлюбленным возвращает ей очарование.

В январе 1799 года в письмах Джейн впервые упоминается нездоровье, которое всю жизнь будет ее преследовать: конъюнктивит, или воспаление глаз. "Не проходящая уже несколько дней муть в глазу, — сообщала она, — делает письменные занятия и не слишком приятными, и не слишком полезными и, вероятно, помешает мне закончить письмо своей рукой". Подобная вирусная инфекция, награждающая свою жертву "красным глазом", способна как причинять боль, так и портить внешность. Бедная Джейн вновь и вновь мучилась от этой неприятности, которая в те времена не лечилась, а исчезала сама собой через месяц-полтора. Как вспоминала одна из племянниц Джейн, "она порой страдала помутнением зрения и подолгу не могла ни работать, ни читать".

Поскольку обострение 1799 года оказалось первым в ряду многих, один историк медицины предположил, что "переношенность" Джейн повредила ее иммунную систему. В противовес приводится аргумент, что в восемнадцатом веке ребенок со слабым иммунитетом вряд ли выжил бы в схватке со множеством инфекций и болезней, сопровождающих детство. Впрочем, обитая в таком глухом уголке, как Стивентон, Джейн была надежно укрыта от любых эпидемий.

Повзрослевшая Джейн, разумеется, замечала, что все женщины вокруг нее не только выходят замуж, но и производят на свет детей. Иногда она помогала отцу вносить записи в церковный реестр крещений. Джейн в своих произведениях не интересуется вопросом деторождения, хотя дает понять, что дело это опасное. "Миссис Култарт и Энн из Мэнидауна обе умерли, и обе в родах", — записала она в возрасте двадцати двух лет. Невестка Джейн Мэри Остин, урожденная Ллойд, была в то время на сносях, поэтому Джейн, естественно, признает, что "мы не должны угощать Мэри этой новостью". Между 1750 и 1799 годами женщина в среднем вынашивала, только подумайте, семерых детей (не считая выкидышей и мертворожденных). Если роды не убивали женщину, то к наступлению менопаузы количество ее отпрысков вполне могло исчисляться двузначными цифрами. Например, газеты 1798 года писали, что миссис Бантинг из Глостера "благополучно разрешилась от бремени дочерью, ставшей ее тридцать вторым ребенком от того же супруга".

Некоторые пары, желавшие ограничить размеры своей семьи, пользовались презервативом из овечьей кишки (с одного конца ее зашивали, с другого перетягивали тесемкой, а после использования мыли), но этот предмет ассоциировался с грехом и предохранением от венерических заболеваний. Самым распространенным способом семейного планирования оставалось полное воздержание от секса.

Томас Папиллон, родственник семейства Найт, после рождения своего четырнадцатого ребенка получил наставительное письмо. "Теперь вам не худо бы, — говорилось в нем, — отказать себе в праве на дальнейшее воспроизводство. Вы оба потрудились успешно и достаточно". Таких же мыслей придерживалась Джейн относительно своей знакомой, миссис Дидз, которая прошла через восемнадцать беременностей: "Я бы посоветовала ей и мистеру Д. соблюдать нехитрый режим спанья порознь".

Мать Джейн, рожавшая восемь раз и сама принимавшая в мир своего второго внука, тоже начала уставать от сопутствующих мук и треволнений. Мэри наконец "была вчера вечером, в одиннадцать часов, уложена в постель, — писала Джейн, — и разрешилась чудесным малышом". Но "мама пожелала ничего про это не знать, прежде чем все закончится, и мы сумели устроить так, чтобы она ни о чем даже не заподозрила". Джейн потом написала мини-драму, в которой многоопытная мать, миссис Денби, приходит в ужас, когда ее практичная подруга, миссис Энфилд, берется обмывать опрелость своего новорожденного младенца. "Ах, няня, — говорит миссис Энфилд, — у него распашонка прилипла! Принеси немного теплой воды и тряпицу". Миссис Денби находит все это отвратительным: "Я упаду в обморок, если останусь". Миссис Энфилд настаивает на ее присутствии. "Какая бесчувственность", — думает миссис Денби.

Опыт Мэри Остин в соседнем динском пасторате не вдохновил Джейн на мечты о детях. "Мэри, — писала она о своей невестке, — переносит свое положение не так, чтобы мне захотелось самой через это пройти". "Бедняжка! — писала она о другой подруге. — Как ее угораздило опять забрюхатеть?" Лорд Брэбурн, внучатый племянник Джейн, изо всех сил старался облагородить, очистить и идеализировать образ своей двоюродной бабушки. Когда это письмо попало к нему в руки, он, прежде чем его опубликовать, вымарал выше процитированную строчку, сочтя ее чересчур приземленной. Но будущим ученым удалось разобрать не очень тщательно зачеркнутую фразу.

По воспоминаниям семьи, Джейн "постоянно повторяла, что ее книги — это ее дети и для счастья ей их хватает". Она даже называла "Чувство и чувствительность" своим "грудничком" и однажды сказала молодой мамочке: "Как мне не терпится посмотреть на вашу Джемину, так и вам, уверена, будет приятно посмотреть на мою Эмму, и поэтому я с великим удовольствием посылаю ее вам для прочтения". Заявление Джейн о книгах-детях — это трюизм из трюизмов для бездетной писательницы, но вместе с тем трудно оспорить мнение, что ей ничего не оставалось, кроме как представлять свои достижения в таком свете. У женщины не было другой возможности отличиться — разве что рожать детей.