— А от кого у тебя художнический дар? — спросила Анджела.

— Не знаю. Папа собирал альбомы репродукций и книги про художников, я их любил разглядывать. А в школе у нас был клевый учитель рисования. Он меня к моему стилю и привел — фигуративному, модернистскому, этакому стареющему поп-арту. Ну а дар… по-моему, он у меня уже выветрился.

— А это твоя картина висит над Джедовым креслом? Где трое детей в комнате вроде вашей и мужчина, только не такой красивый, как ты?

— Хмммм. Ну да, моя. Кажется, не совсем уж дрянь.

— Ты ее написал, когда Дайлис ушла, я так понимаю?

— Да. Мне тогда хотелось показать себя трагической фигурой.

Анджела сочувственно кивнула:

— Впредь клянусь считать тебя достойным всяческой жалости.

— Ты не подведешь. Спасибо.

Она снова рассмеялась (к моему облегчению), а затем потянулась и вздохнула. Я сидел не шевелясь.

— О чем ты сейчас подумал? — спросила она.

— О Густаве Климте.

— Про мою картину над кроватью?

— Это очень знаменитая картина. Он очень эротичный, Климт… — Меня вдруг переполнили чувства, и я слышал свои слова, как они выходят из меня хриплым шепотом. — Анджела…

— Да?

— Мне было так хорошо эти два дня. Мне нравится быть с тобой. Смотреть на картину, думать, что она висит над тобой, а ты под ней спала с другими. Я от этих мыслей сам не свой.

— Почему?

Я изо всех сил старался не выдать волнения.

— Мне не хочется стать очередным лягушонком, которому поцелуй не помог превратиться в принца.

Я замолчал. Она смотрела на меня.

— Останься у меня, — сказала она. — Вряд ли завтра утром я услышу кваканье.

Я позвонил Дайлис на мобильник.

— Дайлис, привет, это Джо.

— Да, я тебя узнала.

— Я хочу кое о чем поговорить. Мы можем встретиться?

— О, господи. Что, так срочно? — Через несколько недель нас ждал неизбежный предрождественский разговор.

— Это важно, — сказал я. — Насчет…

— Думаю, я и так уже знаю, насчет чего. Давай при встрече, ладно?

Наши телефонные отношения всегда были весьма хрупки, но так меня еще ни разу не отшивали.

— Как угодно, — согласился я. — Больше ничего полезного мне не скажешь?

— Нет, — отрезала Дайлис. — У них все хорошо.

Разговор происходил утром в пятницу, когда мы часто разговаривали. Дети переезжали ко мне, и я звонил из дома, придя с работы пораньше, чтобы привести родительское гнездо в надлежащий порядок. Моя работодательница относилась к этому с пониманием. Естественно, ведь чуть позже мы набросимся друг на друга с бесстыдной страстью и будем шутить, что это мне причитается вместо денежного вознаграждения. Мне предстояло идти за детьми через час.

— Детям ты ничего не хочешь передать? — нажимал я.

— Просто передай привет, хорошо?

Я сел на диван и снова прокрутил наш разговор. Поговорить я хотел про Анджелу. Прошел месяц и неделя с тех пор, как она появилась у меня под стремянкой, и с того дня в моей жизни многое поменялось. Например, на улице, стоило мне выйти, у меня под ногами расстилался ковер из розовых лепестков, небо над головой сияло волшебной радугой, воробьи и малиновки садились ко мне на плечи и пели песню «Ты — солнечный свет моей жизни». И это еще не самое прекрасное. За все это время мы провели не вместе только одну ночь, и то для меня это было многовато. Анджела все время находилась здесь, даже когда Глория, Джед и Билли жили в Папином Доме. И эти события, как и все, что происходило на Саут-Норвуд-Хай-стрит, конечно, не укрылись от радара парикмахера Лена.

— Кажется, симпатичная девушка…

И что меня в минуты душевного подъема так притягивало к самому любопытному брадобрею в мире? Тоска по мужским разговорам? Голод по умным сплетням? Глубоко в душе запрятанное желание исповедаться?

— Какая симпатичная девушка, Лен?

— Высокая, телосложение тонкое, улыбка приятная…

— Ясно. Сдаюсь, — сказал я. — Похоже, я ее знаю.

— Стрижка под мальчика. Цвет каштановый с отливом в золотистый, видимо, натуральный… — Это он мне Анджелу описывал, наглец.

— Слушай, коли уж на то пошло, я тоже хочу кое-что у тебя спросить.

В зеркале мелькнула подрагивающая губа Лена. Это он так улыбался.

— Ну конечно, Джозеф, я слушаю.

— Ты уже знаешь, как ее зовут?

— Ох, тут ты мои способности преувеличиваешь…

Это признание нелегко далось Лену, и я благородно избавил его от терзаний:

— Анджела.

— Прекрасно. Просто прекрасно…

— Спасибо, Лен. Я рад, что ты одобряешь.

— Гель сегодня надо?

— Чуть-чуть.

— Как насчет «пикфорда»? — Мастер допроса снова в форме! Я замялся:

— Давай не будем пока забегать вперед.

Глория оказалась помягче. Но ненамного.

— Она твоя девушка, папа, да? Потому что она живет с нами, да?

— Ну, вроде того…

Вроде того? Она завтракала и ужинала с нами и целовала нас на ночь. Она поселила в ванной свою зубную щетку, в прихожей висело ее пальто, в моем комоде лежало ее белье. В мгновение ока ей удалось занять в наших жизнях совершенно особое место.

— А когда я в первый раз к тебе пришла, тогда вечером, ты надеялся, что я буду с тобой спать? — как-то спросила она.

Я храбро преуменьшил действительность:

— Ну, кажется, да. Я был к этому готов.

— Готов?

— Ногти на ногах припаял паяльником, в нос попрыскал гербицидами, под мышками пропылесосил. Ничего особенного.

Для Глории, между тем, Анджела сделалась чем-то вроде внештатного консультанта по имиджу.

— Анджела, а я когда вырасту, буду высокая, как ты?

— Может, и не такая высокая, но ты будешь очень красивая.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что твоя мама красивая.

— А откуда ты знаешь, что мама красивая?

— Мне твой папа рассказал.

Джеду в лице Анджелы достался помощник, угадывающий его тончайшие прихоти.

— Джед, нужна твоя помощь. Куда лучше налить кетчуп, рядом с сосисками или прямо на них?

— Рядом, пожалуйста.

— Вот тут? — Она показала на пустое место в тарелке.

— Вот сюда, вот.