Глаза закрылись.

Ӧссеанка – Пинки больше не сомневалась, что это женщина, потому что под темным коктейльным платьем вполне земного фасона ясно вырисовывалась грудь, – слепо направилась к ней, но это была лишь пара шажков – лишь мгновение. Она вдруг остановилась, повернула голову в совершенно другом направлении, немного сгорбилась… и через секунду исчезла.

Должно быть, ушла в тень за ширмой из металлических пластинок, которая незаметно отделяла помещение чайной от гардероба и туалетов; но когда Пинки резко встала и попыталась снова ее увидеть, то уже не смогла. Потом она поняла, что делает, и быстро села обратно. Боже, ведь не будет же она специально искать встречи взглядом с ӧссеанкой! Радоваться нужно, что по счастливой случайности этого удалось избежать.

Пинки снова уставилась в мозаику на столе, выложенную из синих, белых и серых камешков, и некоторое время развлекалась разглядыванием сложного орнамента. Затем, последовав совету Лукаса, открыла меню, хотя о чтении не могло быть и речи; но она хотя бы могла рассматривать картинки соусов и рыбы. За пять минут, прошедших до возвращения Лукаса, она еще несколько раз украдкой огляделась, но никто на нее не посмотрел и не пытался с ней заговорить – не упоминая уже о том, чтобы кто-то заставлял ее поворачивать куда-то голову. Ӧссеанам, судя по всему, и самим не хотелось смотреть на нее, как той женщине, которая на всякий случай закрыла глаза и сбежала. Пинки немного расслабилась и допустила, что единственное, что здесь представляет опасность, – это ее собственные расшатанные нервы.

«Сильные впечатления я получила бы и в обычном винном ресторане, – рассудила она с иронией. – Ведь сколько раз за все эти годы мы с Лукасом ходили куда-то вдвоем? Всегда с нами была как минимум София. Я избегала его – вот и все. И во всем виновато письмо». Она посмотрела на свою сумочку, в которой, как бомба замедленного действия, скрывалось доказательство ее подросткового любопытства. «Мне плохо до ужаса от мысли, что я должна ему это сказать».

В тот же момент Лукас тихо вернулся на свое место и наклонился к ней.

– Открой сумочку.

Пинки окаменела.

– Ну же, – настаивал он. – Я принес гостинец, но мне некуда его спрятать. Тем более он весь для тебя.

Под столом он подал ей бумажный пакетик с чем-то сушеным.

Пинки послушалась. Положив пакетик в сумку, она нащупала уголок конверта.

– Лукас… – пискнула она.

«Сейчас, Пинки. Доставай прямо сейчас». Но, встретив взгляд его блестящих серо-синих глаз, она не смогла.

– Я не думала… – лишь пробормотала она.

Ее голос дрожал.

– Я никогда не хотела… чтобы из-за меня…

«Ну же, Пинки, скажи – чтобы ты из-за меня лишился письма от отца». Но вместо этого она почти захлебнулась волной отчаяния, поняв, что снова сдается.

– Я в жизни не хотела тебя заставлять из-за моего чая убеждать ӧссеан! Ты, наверное, думаешь, что я страшно капризная, – заключила она в бессилии.

Улыбка Лукаса погасла.

– Уверяю тебя, что я полностью дееспособный человек, Пинки. И не позволяю себя принуждать, – заявил он. – Я просто хотел тебя порадовать. И всё. Нам принесут еще немного чая.

– Спасибо, – выдавила она.

Лукас снова облокотился на поручень и запустил руку в волосы. И тихо смотрел на нее. Это был тот же пристальный взгляд из-под тяжелых прищуренных век, каким когда-то ее рассматривал его отец из кресла за письменным столом. Лукас все больше походил на Джайлза Хильдебрандта – теперь она видела это: у него уже были точно такие же впалые, очень бледные щеки. Круги под его глазами в приглушенном свете казались совсем черными. Она только сейчас заметила морщинки в уголках его рта и подумала, что он наверняка страшно устал. Ей хотелось бросить сочувственное замечание, что, видимо, ему плохо теперь спится, когда в Совете такая суматоха, но она вовремя остановилась. Этим она лишь вынудила бы его быстро взять себя в руки и делать вид, что он свежий и отдохнувший.

«Усталость, бледная кожа и круги под глазами», – зазвучало в ее воспоминаниях. Но не может же это быть тем, о чем говорил старый профессор! Возвращение д-альфийцев не мог предвидеть даже он.

Официантка поставила перед ними чашки из керамики, от которых шел пар. Чашки имели тюльпановидную форму бокала для вина, но вместо одной ножки у них было три тонких из металла и украшал их какой-то ӧссенский знак. Лукас поднял взгляд и сказал девушке что-то на ее языке. Пинки остановилась в последний момент – чуть на нее не посмотрела.

Подождав, пока ӧссеанка отойдет, она взяла трехногую чашку и с нетерпением поднесла напиток к губам.

Этот невероятный, неповторимый аромат! Связанные с ним воспоминания сложно было назвать приятными, но он был прекрасен. Невообразим. Божественен. На некоторое время Пинки потеряла дар речи, лишь сидела с чашкой в руках, полной грудью вдыхала упоительный аромат гӧмершаӱла и наслаждалась неописуемым вкусом. Лукас смотрел, как она с блаженным видом пьет глоток за глотком, и в его взгляд закрадывалась тоска.

Наконец она сделала последний глоток и немного очнулась от транса. И тут же заметила, что Лукас к чаю даже не притронулся.

– Ты не будешь пить? – удивленно спросила она.

– Я не рисковал уже долгие годы, – признался он. – Я считаю, что уже совсем отвык.

Он вгляделся в жидкость в чашке, невольно провел пальцами по одной из металлических ножек, и его губы поджались в легкой иронии.

– Это несколько дурной тон, но я отдам тебе свою кружку, если хочешь. Сегодня у меня нет потребности еще больше погружаться в жалость к себе.

У их стола снова появилась официантка. На стол поставила чайник и вазочку с печеньем.

– Смотри-ка, теперь точно будет не так плохо. Ну же! Тайный обмен кружками! – подначивал Лукас, едва девушка повернулась к ним спиной.

Он схватил чашку Пинки и потянулся за чайником, чтобы налить себе совсем другой чай.

Пинки поймала его за руку.

– Ну уж нет!

Когда он посмотрел на нее с изумлением, она собрала все запасы смелости и быстро выдала:

– Возьми свою кружку обратно! Так не делается.

Он рассмеялся.

– Ну же, Пинки! Я знаю, что так не делается, – сказал он. – Просто пытаюсь пойти тебе навстречу. Это будет пустая растрата, если гӧмершаӱл выпью я, потому что я правда его не люблю. А ты пьешь с таким удовольствием. Видела бы ты свою блаженную мину! Лишь полный эгоист может лишить тебя этого.

Губы Пинки начали растягиваться в улыбке. Лукас осторожно освободил пальцы, сжатые в ее руке, и снова потянулся к чайнику.

«Он серьезно пытается избежать этого, – вдруг осознала Пинки. – Любой ценой, совершенно отчаянно! Что же это, раз такой человек, как он, на высокой должности, бывший дипломат, меняется в чайной кружками, только чтобы не пить?!» Без размышлений она обеими руками схватила чайник. «Так. Начнет ругаться?»