накрыл и наш дом. Под его обломками были погребены старики хозяева и скромная медсестра, от которой не сохранилась даже фамилия. Но о ней еще долго горько плакала ее подруга, дама за сорок, не простого, дворянского происхождения.

Когда через пару недель Екатерина Михайловна оправилась после тяжелой болезни и вышла на работу, сильно похудевшая, но неизменно бодрая и сильная духом, никто и не обратил внимания, что она стала совсем другим человеком. Только Николай Иванович, успевший достаточно хорошо узнать обеих подруг, временами задумчиво начинал следить за руками новой старшей сестры, которая особенно быстро усвоила навыки ухода за ранеными.

После первых неудач армии Коалиции приступили к планомерной осаде и фактическому уничтожению Севастополя. Пользуясь преимуществом в дальнобойной артиллерии, они устанавливали свои батареи на расстоянии, недоступном для русских пушек, и совершенно безнаказанно разрушали защитные батареи и сам город. Для того, чтобы обеспечить бесперебойное снабжение войск, коалиция регулярно подвозила боеприпасы и снаряжение по морю.

В марте 1855 года англичане построили между Балаклавой и позициями своей армии под Севастополем железную дорогу. Все стройматериалы для неё, а также паровозы и вагоны были завезены из Англии.

Многие проблемы русской армии состояли в длительной доставке грузов, которая производилась гужевым транспортом. Боеприпасов не хватало. Армия была полуголодной. Не хватало и путей сообщения. Русская армия была сосредоточена на полуострове, на котором существовала лишь одна грунтовая дорога. Боеприпасы, амуницию, провизию приходилось везти издалека. Транспортировку часто сопровождала распутица: подводы с провиантом проходили расстояние от Перекопа до Симферополя за месяц.

К концу лета 1855 года стало ясно, что падение Севастополя — дело ближайшего времени. Со второй половины августа огонь вражеских батарей уносил жизни не менее полутысячи защитников города ежедневно. 8 сентября французские войска захватили Малахов курган. Вслед за этим защитники оставили практически полностью разрушенную Южную сторону города.

Одной из последних из медицинского персонала по временному переходу через бухту перешла Екатерина Михайловна. Еще с первых дней знакомства Пирогов обратил внимание на редкое умение Екатерины Михайловны находить общий язык с людьми разных сословий и аргументы для всех. После смерти ее названной сестры Николай Иванович предложил Екатерине Михайловне заниматься сопровождением обозов с ранеными. Разве могла она не оправдать его доверие. Кстати, тут пригодилось и ее знание языков и наречий.

Разговаривать на французском, английском и, может быть, немецком тогда могли многие представители высшего общества. А вот объясняться на языке крымцев, как тогда называли крымских татар, ногайцев и других жителей Крыма, могла она одна.

И, разумеется, у нее не прослеживалось никакой робости в общении ни с генералами, ни с любой другой знатью. Тут выручало воспитание советского человека.

Для барина в генеральской форме изысканный французский, с которым к нему обращалась простая сестра милосердия, означал, что он разговаривает с ровней, а не с человеком низшего сословия, которого можно было послать куда подальше.

Но еще большего эффекта она добивалась, обращаясь к простому погонщику лошадей, на его собственном родном диалекте. Даже если требовала от него почти невозможного.

А невозможное тогда было везде. И не было никакой возможности достать лошадей, повозки и солдат сопровождения. В пути негде было разместить раненых на отдых, найти замену измученным животным и прочее, и прочее.

Однажды, для того чтобы вытащить застрявшие в грязи повозки с ранеными, Екатерине Михайловне пришлось убеждать не только татарский обоз, но и проходивший поблизости конвой с французскими пленными. Без свободного владения татарским и французским это было бы просто невозможно.

Но особенно тяжело пришлось, когда после падения Севастополя она сопровождала санитарный обоз, переправлявший 500 раненых из Симферополя в Перекоп. А спешить с эвакуацией нужно было и даже очень. Она помнила, что смертность от болезней и эпидемий повысилась в Крыму именно к концу 1855 года.

Екатерина Михайловна всегда с восхищением относилась к Пирогову. Мало того, что он был «хирургом от бога». Но он был настоящим патриотом своей страны и никому, даже царю не спускал, а прямо в глаза резал правду-матку. Когда, после окончания Крымской войны Пирогов удостоился аудиенции императора Александра II, хирург напрямую высказал самодержцу, что главные причины поражения — это отсталость России, продажность чиновников и бездарность верховного командования. Александру этот «диагноз» был крайне неприятен, и с тех пор Пирогов находился в опале.

Странный это был разговор: врач пекся перед царем о судьбе России, а тот пенял ему за одежду не по форме и не застегнутый воротничок. Врач о России, а царь о воротничке. Уровень понимания проблем, как говорится, был налицо. Однако время отмены крепостничества было уже не за горами.

После окончания Крымской войны Екатерине Михайловне пришлось некоторое время руководить монастырской общиной сестер. Однако ее живой характер не давал сидеть на месте, и она активно вовлекалась в организацию сестринских обществ по всему Санкт-Петербургу.

У нее не раз возникали трения с высшими представителями царской семьи по поводу преимущественно клерикального характера сестринского движения. Что, в общем-то объяснимо, если вспомнить, где и при каких обстоятельствах проходила ее юность. Но зато с каким энтузиазмом взялась она за дело, в котором ей уже никто не мог помешать: обустройством больницы в глубинке России. единственной на весь уезд с почти 150 тысячным населением.

Она на свои средства не только построила здание больницы и выплачивала содержание врачу, но и обеспечила клинику таким уровнем сервиса, что у сведущего человека того времени просто захватило бы дух.

На самом деле это было вполне объяснимо, учитывая тот факт, что еще какое-то время она могла пользоваться переходом в будущее время и снабжать свою клинику оборудованием и медикаментами, которые появились в России только через два столетия.

Когда же временной мост по неизвестным для нее причинам закрылся, она уже ни о чем не жалела. Екатерина Михайловна твердо знала, что нашла свое место в этой жизни.

Она с огромным удовольствием вела прием больных, ухаживала за ними и давала лекарства, которые, как считали полуграмотные крестьяне, приготовила сама. Она покинула свое любимое детище только один раз, когда Россия вступила в Русско-турецкую войну. Как одна из опытнейших организаторов госпитального дела, она оказалась востребована руководством Российского общества Красного Креста.

Несмотря на достаточно преклонный возраст, она еще поедет на Кавказ в качестве руководительницы медсестер временных госпиталей. На фронте в этот раз Екатерина Михайловна пробудет больше года, затем снова вернется к своим земским делам.

Разумеется, она напишет воспоминания о работе сестрой милосердия в период Крымской войны. Те, которые почти через полвека, в Советской стране случайно прочтет девочка Катя и «заболеет» заботой о