«Нельзя любить человека за то, что он есть, – писала Либерти. – На любовь всегда есть причины – веские, глупые, резонные, обычные. Причины есть всегда».

«Есть ли причины, по которым ты любишь своих кошек? – спрашивал в ответ Алан. – Или книги? Или… Кого еще ты любишь?»

Ей хотелось написать «тебя», но она задумалась и решила, что рано – прошло меньше месяца с их знакомства. А потому спросила саму себя: какие у нее причины любить человека, которого она ни разу не видела? Причин не было никаких, и Либерти решила, что это не любовь и не влюбленность. В каком-то смысле она была права. Черная кошка мяукнула, ткнулась лбом в ее ногу и повернула голову в сторону кухни.

– Я уже кормила тебя час назад! – простонала Либерти и вернулась к письму.

Они говорили о других городах, о путешествиях, о правилах выживания в джунглях. О том, какие последствия могут быть у смерти, и о моментах, когда больше всего на свете хочется переступить черту Царства Мертвых. И о причинах ненависти, потому что раз есть причины любви, значит, должны быть и причины ненависти.

«Ненависть беспощадна, нельзя возненавидеть кого-то ни за что, – утверждала Либерти. – Ненависть поглощает все человеческое… Как можно просто кого-то возненавидеть?..»

«Нельзя, – соглашался Алан. – На ненависть всегда есть причины, и в этом я не стану с тобой спорить».

В тот раз он был немногословен, но Либерти не придала этому особого значения. Близился Йоль. Перечитав свое письмо о причинах любви и о причинах ненависти, она добавила небольшую приписку, будто бы невзначай: «Я бы хотела тебя увидеть. Когда-нибудь». Она не думала, что эти слова он воспримет всерьез, потому что сама до конца не верила, что встреча возможна.

На следующий вечер ворон принес письмо, в конце которого была приписка – такая же небольшая, такая же невзначай: «Мы увидимся. Обещаю». Сердце у Либерти рухнуло. Она задержала дыхание и уже хотела спросить когда, но в итоге написала короткое «спасибо». И только потом начала отвечать на все остальное. Алан так открыто выражал свои мысли, будто бы, как и она, был готов вручить в ее руки историю своей жизни.

Они не торопились, но с каждым письмом заходили все дальше.

Либерти рассказала, как четыре года назад умер ее кот от болезни, которую в Городе лечить не научились. Он в ответ поведал о собаке, которой недавно провели операцию. Либерти всегда особенно трепетно относилась к животным, поэтому и приносила к себе бродячих кошек, веря, что давала им лучшую из жизней, какие только могут быть у бездомных зверей.

Он поделился, что тоже пишет книги, и они долго говорили о его историях. Либерти завороженно перечитывала каждое письмо и писала в ответ, что ждет бумажную книгу, присланную по почте и с именной подписью. Либерти поверила, что они действительно увидятся, примерно в ту секунду, когда вместе с письмом ворон принес напечатанную первую главу книги Алана. Это было своеобразным жестом доверия.

Но ее вера пошатнулась, когда на пороге дома появился Барон, рыжий пушистый кот в бордовом фраке. Ее всегда забавляло сочетание рыжего и бордового – настолько безвкусно оно выглядело, но Барону нравилось, а потому ни Либерти, ни кто-то другой ничего ему не говорили.

Либерти распахнула дверь, впуская в дом морозный ветер, который потушил все зажженные свечи. Трехцветная кошка села у ее ног. Двое котят попытались выбежать на улицу, но Барон преградил им путь, и те остались сидеть рядом с трехцветной кошкой. Черная громко мяукнула. Серая зашипела и скрылась на кухне.

Позади Барона появилась тонкая фигура в черном плаще, из-под капюшона выглядывали длинные голубые волосы. Либерти иногда ее видела. Ее дом стоял как раз на границе Города и Леса – территории, куда большинство жителей не ходили, а Либерти любила бывать там, где никто, кроме Всадницы Апокалипсиса, не мог ее побеспокоить.

– Смерть, – произнесла Либерти.

На календаре значилось шестнадцатое декабря.

– Барон, – обратилась Либерти к коту.

Девушка с голубыми волосами сняла капюшон, демонстрируя острые скулы и неестественную худобу, впалые бесцветные, как у ворона, глаза и бледные губы.

Либерти знала, что Смерть никогда не приходила просто так. А еще она знала, что ее время не пришло. Что-то случилось, что-то было не так. Неприятное ощущение зародилось внутри, как только Либерти поприветствовала нежданных гостей. Улицу заволокло туманом, но Смерть и Барона она видела отлично, будто бы туман обходил их стороной, не смея коснуться.

– У меня есть просьба, – тихо заговорила Смерть. – Когда я уйду, кто-то должен присмотреть за Городом и его жителями. Сделаешь это для меня? – она сразу перешла к делу.

Либерти не совсем понимала, о чем шла речь. Она пристально глядела на Смерть, в ее впалые бесцветные глаза, но никак не могла уловить сути происходящего – того, что было, и того, что будет. Барон отошел в сторону, и Смерть приблизилась к Либерти.

– Ты попросила об этом только меня? – неуверенно спросила Либерти, боясь услышать положительный ответ. Она не знала, что означало «присмотреть за Городом и его жителями». Будучи не очень общительной, она разговаривала с кем-то только по работе, предпочитая общество кошек.

Смерть медленно покачала головой:

– Нет. Гликерия Дамалис, Мелвилл, Леона и Эйлен уже согласились помочь Городу в мое отсутствие.

Повисла тишина, Либерти рассеянным взглядом осматривала улицу за спиной Смерти и не торопилась ни отвечать, ни приглашать незваных гостей в дом. Она вздохнула и внезапно спросила:

– Хочешь чаю? Барон говорил, ты любишь травяной. Как насчет чая с душицей и липой? Или, может, боярышник, бузина и вишня?

Смерть задумалась, переглянулась с Бароном, а после молча вошла в дом и направилась за Либерти на кухню. Барон следовал по пятам.

– Ты ведь не скажешь, куда уходишь? – поинтересовалась Либерти, наливая воду в чайник.

Разговор у них выходил странный. Либерти никак не могла сосредоточиться: мысли разбегались в разные стороны, и у нее всё не получалось ухватиться ни за одну из них. Почему Смерть пришла? Почему выбрала ее? Что такого страшного происходило в мире, что Всадница решила покинуть Город? Тревожность витала в воздухе, иногда обращаясь туманом. Либерти шумно вдохнула.

– Не скажу, – согласилась Смерть. – Ты все узнаешь. Позже. В день, когда все начнется, ты поймешь.

Либерти на мгновение замерла, но быстро отошла от оцепенения. Слова Смерти не то чтобы напугали ее, а скорее погрузили в недоумение: когда другие знали и видели больше, чем сама Либерти, она чувствовала себя некомфортно. Губы невольно сжались в тонкую полоску, и она отсыпала горсть сушеных трав в чайник, залила горячей водой и вытащила три чашки.

– В день, когда все начнется, – глухо повторила Либерти. – Мне спрашивать, что должно начаться?

Барон подошел к Либерти и сам переставил пустые чашки и чайник на стол, а потом без разрешения залез в шкаф и вытащил коробку печенья, упаковку зефира и мармелада. Либерти не возражала, когда в редкие встречи Барон хозяйничал у нее дома, словно был полноправным жильцом.

Смерть снова покачала головой. Либерти промолчала.

Чай они пили в тишине. Желтые и красные листья уже давно попадали с деревьев, и теперь за окном красовались нагие, сухие ветви. Снег не таял. Мир растерял все краски. Либерти любила зиму, но черно-белый мир ее удручал. Она страдальчески вздохнула. Красный чай приятно выделялся на фоне бесцветного зимнего Города.

– Обещаешь помогать людям, если им понадобится твоя помощь? – вдруг спросила Смерть. – Когда я, последняя из Всадников, покину Город, они могут почувствовать себя неуютно. Будут растеряны, может, напуганы. Поможешь им? – уточнила она, убрав за ухо тонкую голубую прядь.

Либерти сделала два глотка подряд и отодвинула чашку в сторону. Потянулась за печеньем, но на полпути передумала.

– Разве я могу им как-то помочь? – недоуменно спросила она.

Чужие эмоции ее разрушали. Всякий раз, когда кто-то просил о помощи, она соглашалась, но потом тратила непозволительно много времени на восстановление. И даже кошки, кружащие вокруг и без остановки мурчащие, не помогали.

– Можешь просто слушать их и предотвращать панику, – пожала плечами Смерть. – Этого будет достаточно.

Либерти хохотнула, а потом небрежно бросила:

– Если сама не запаникую, то конечно.

Смерть сжала кружку костлявыми пальцами. Она говорила так, словно это было сущим пустяком, но обе знали, что Либерти будет долго расплачиваться за то, что заберет чужие эмоции себе.

– Не окажешься.

Больше они не говорили. Барон поедал один зефир за другим, а когда доел последний, пообещал, что принесет новую