Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда Бренда поднимает глаза, Бобби видит, что им с Винсентом удалось ее сломать. Теперь она начнет рассказывать и не остановится до следующего утра…
Раздается тихий стук в дверь, и Винсент идет открывать. На пороге стоит Това Шапиро, адвокат широкой практики. Не успевает она зайти в допросную, как уже говорит Бренде, явно не понимающей, кто это такая:
– Заткнись, и ни слова больше.
Това Шапиро – кошмар любого полицейского. Она работала прокурором, а потому знает, как копы думают. Как ведут себя. Как действуют.
– Тебе зачитали права?.. Ну?
– Н-нет… – выдавливает Бренда.
– Меня зовут Това Шапиро, я твой адвокат. – Она садится за стол рядом с «клиенткой».
– Ты хотела сказать, адвокат Марти Батлера? – уточняет Бобби.
Това склоняет голову набок.
– Привет, Бобби. Как жизнь?
– Спасибо, Това, ничего. А у тебя?
– Лучше некуда. Все там же, в родительском доме? – И не дожидаясь ответа, она поворачивается к Бренде: – Значит, твой статус тебе не разъяснили?
– Чего?
– Кто-нибудь говорил тебе, что ты арестована?
– Нет.
– Тогда мы можем вставать и уходить.
– Прямо сейчас?
– Прямо сейчас, дорогуша.
Бренда поднимается и указывает на Винсента:
– Он меня ударил.
Това медленно присвистывает.
– Тебе имеющихся жалоб мало?.. Ох, Винни, Винни, ты просто подарок судьбы.
Бобби тыкает Бренде в лицо снимком Огги Уильямсона. Та быстро отводит взгляд.
– Это был живой человек, Бренда. Ты знаешь, как он погиб. Следствие предлагает тебе сделку.
Резким смешком Това прерывает его:
– Бобби, сначала нужно выдвинуть обвинение, а потом уже предлагать сделку.
– За этим дело не постоит.
Това томно закатывает глаза. Она вся томная – томная и сексуальная, – это сквозит в ее походке, в смехе, в том, как она закусывает губу, прежде чем выложить очередной разрушительный аргумент.
– Нет у тебя ничего. – Това пристально смотрит на него, ища подтверждения.
Бобби надеется, что по его лицу нельзя прочесть, о чем он думает. По крайней мере, из кожи вон лезет, чтобы так было.
– Есть, и очень много.
Това продолжает сверлить его взглядом. Еще чуть-чуть, и придется бежать под холодный душ.
– Ничего у тебя нет.
В коридоре возле допросной их уже ждет Рам Коллинз в компании Буна Флетчера из партнерства «Флетчер, Шапиро, Данн энд Ливайн». Бун, поджав губы, разочарованно качает головой, мол, ожидал большего. Бобби в ответ почесывает переносицу средним пальцем.
Затем они с Винсентом смотрят, как двое недоносков из Южки уходят в сопровождении двух адвокатов, которых ни за что не смогли бы себе позволить, даже если б каждый день в течение месяца срывали джекпот в лотерею. Бобби понимает, что закрыть дело быстро внезапно стало охренеть насколько труднее.
* * *
Выйдя из отделения после смены, он чувствует зуд, будто по венам ползают угри. В прошлом главным способом унять зуд были игла, ложка и коричневый порошок. Теперь это сигнал, что он слишком давно не посещал собрания.
Одно такое собрание как раз сегодня проходит в подвале церкви в Роксбери. Пахнет там так же, как и во всех залах встреч анонимных наркоманов: кофе, сигаретами и пончиками.
Бобби занимает место в кругу. Сегодня участников мало: не считая его, девять человек на двадцать пять стульев, – а желающих выступить ни одного. Белый бизнесмен с дипломатом выглядит каким-то озлобленным; пуэрториканка в униформе домработницы – смущенной. Еще есть грузный черный парень в заляпанных цементом строительных ботинках и с цементной пылью на волосах; женщина, похожая на учительницу начальных классов; мужчина средних лет со взглядом собаки из приюта; двадцатилетний парень, проходящий терапию явно по постановлению суда (и такое ощущение, что он прямо сейчас под кайфом). С тремя оставшимися Бобби пересекался на других собраниях: это чернокожая стюардесса «Пан Американ», поляк-дальнобойщик и женщина с птичьим лицом, у которой погиб при пожаре один из детей. И на разговоры никто сегодня не настроен. Наконец Даг Р., ведущий собрания, смотрит на Бобби:
– Может, ты, друг? Расскажешь нам что-нибудь?
Бобби вот уже много месяцев на собраниях не выступал. Мел – его спонсор[30] и коп на пенсии – предупреждал, что это тревожный звоночек: скоро может произойти срыв. Закрываться от окружающих – уже само по себе обман, от которого до иглы один шаг.
Сухо откашлявшись и промычав что-то невнятное, подбирая слова, Бобби наконец произносит:
– На днях мне приснилось, что моя мама и друг-морпех ищут меня на улице в Хюэ.
– Где-где? – переспрашивает женщина со светлыми кудряшками и ярко-зелеными глазами (та самая, которую Бобби принял за учительницу).
– Хюэ – это город во Вьетнаме. Наш взвод там на какое-то время расквартировали. И вот, моя мама, которая умерла, когда я был маленьким, и мой сослуживец Карл Йохансен, который погиб там, идут по улице в поисках меня. Я их вижу, потому что нахожусь внутри чего-то вроде пустого магазина, чья витрина тянется на целый квартал. И я бегу вдоль этой витрины с криком: «Эй, я здесь! Я здесь!» Но они меня не слышат. Я барабаню в стекло, но без толку. Наконец я упираюсь в стену. Дальше бежать некуда. Мама с Карлом продолжают идти и звать меня. В итоге они пропадают из виду, а через какое-то время я перестаю их слышать. И вот… Я отворачиваюсь от витрины и вижу посреди пустого магазина стол, а на нем – ложку, порошок и свою зажигалку. Латунный шприц. А рядом стоит очень удобное кресло. Я сажусь, совершаю все необходимые приготовления и вмазываюсь… Не стану врать, я испытал тогда охрененный кайф.
Слушатели ерзают на стульях. Бобби ощущает на себе настороженный взгляд ведущего – думает, видимо, не зря ли он дал слово Бобби.
– Наверное, Карл был в этом сне, потому что я очень долго оправдывал свою наркоманию войной, – продолжает Бобби. – Навидался, мол, всякого дерьма, потому и сбился с пути. Но война не сбивала меня с пути, я вернулся оттуда целый и невредимый. Однако все равно заблудился. Я ведь был там словно ребенок. Ничего не знал, даже языка. Не знал ни местных богов, ни обычаев, ни как нужно или не нужно себя вести. Просто двадцатилетний пацан с пушкой.
Бобби окидывает группу взглядом, но по глазам и позам трудно понять, не слишком ли он затянул рассказ, достучался ли до кого-нибудь. И тем не менее он продолжает, пусть каждое предложение дается ему, как каждый новый шаг – младенцу.
– В этом городе, знаете, как будто все время серо. – Он поднимает глаза к потолку. – Сейчас солнце светит весь день, но семь месяцев