Вскоре мы подъехали к Гаммельстаду, так называемому церковному городку. Жюльен нам говорил, что подобные постройки встречаются только в Скандинавии. Вокруг церкви группируются небольшие деревянные домики, которые в дни богослужений заполняются жителями всех окрестных деревень. В остальное время в церковном городке пусто.

Мы прошлись по прямым улочкам, сфотографировались перед окнами с белыми занавесками и, приблизившись к зданию церкви, обнаружили, что там как раз шла служба.

На цыпочках мы вошли и сели в самом дальнем ряду. Проводила богослужение женщина, мы ничегошеньки не понимали, но ведь истинно верующим и не требовалось особого понимания.

До конца службы оставалось всего десять минут. Мы решили сразу же выйти, чтобы никого не стеснять, но какой-то пожилой господин догнал нас и пригласил попить с ними чай.

Это были чудесные мгновения: мы впитывали их культуру, они интересовались нашей, и мы с сожалением расстались, зная, что никогда не увидимся снова, но и не сможем забыть друг друга.

Оттого мне и нравится путешествовать. Именно для этого, для таких вот неожиданных встреч я и задумала поездку в Австралию. Наслаждаться общением с людьми, обогащаться их опытом и знаниями, одним словом, расти как личность. А в нашем жалком районе для небогатых жителей у меня все время впечатление, что я топчусь на месте.

Потом, в трейлере, мы втроем поужинали макаронами с сыром, сидя на кровати и накинув на ноги одеяло. Мама положила мне двойную порцию, еще и для ребенка. Мы уже почти закончили, когда зазвонил телефон. Кратко поинтересовавшись нашими новостями, папа захотел, чтобы я передала трубку маме. Она удивилась не меньше моего, поскольку он редко просил ее к телефону. Мама поинтересовалась, все ли у него в порядке, и через некоторое время вышла. Когда же мама вернулась, хотя она и старалась ничем себя не выдать, руки у нее тряслись так, что она едва смогла задвинуть запор.

– Что случилось? – спросила я.

– Да ничего, ничего.

– Что сказал папа?

Нет ответа.

– Мама, ты в порядке? У тебя что, снова паническая атака?

Она посмотрела на меня, и я прочла в ее глазах ужас. Мы уложили маму на кровать, накрыли ее одеялом, но состояние не улучшалось, хотя она и твердила все время, что все хорошо, но голос у нее дрожал.

Я не знала, что делать, потому пошла за Жюльеном. Он попросил Лили присмотреть за Ноем, или… возможно, все было наоборот, и он сам пришел. Жюльен сказал, что маме нужно переключиться и думать о чем-то другом, поэтому он стал загадывать ей загадки.

– Как зовут глухого кролика?

Мама не отвечала, он настаивал.

– Я не знаю, – наконец ответила она, стуча зубами.

– КРОЛИИИИК! – прокричал он.

Она не отреагировала. Жюльен продолжил.

– Кто делает так: гряк-гряк?

…

– Анна, кто из птиц делает так: гряк-гряк?

– Не знаю…

– Гряква!

Хуже всего то, что при этом он выглядел очень гордым собой.

– У господина Коре и госпожи Коре есть дочь, как ее зовут?

Мама пришла в бешенство. Еще немного, и она укусила бы его. Но тот мужественно продолжал.

– Итак?

– Мне плевать на дочь господина и госпожи Коре!

– Ада! Ада Коре! Еще одна загадка: у господина и госпожи Фонфек есть дочь, как ее зовут?

– Жюльен, я уста…

– Софи, ее зовут Софи! – не сдавался он.

Мне трудно было сдержать смешок, но мама до сих пор была не с нами. Так что я решила тоже попытать удачу:

– Знаешь историю о парне с пятью членами?

Ответом было ледяное молчание. Видя такой энтузиазм честной компании, я поспешила закончить:

– Вместо плавок он носил перчатку.

Жюльен посмотрел на меня удивленно. Мама медленно повернула голову в мою сторону. Тысячи выражений промелькнули на ее лице. Все вышло как с игровым автоматом, когда не знаешь, чем что закончится. Закончилось смехом. Так, легоньким смешком, не очень уверенным, но было уже ясно, что паника отступила.

Через час мама крепко спала. Жюльен вернулся в свой фургон, а Лили к нам. Мне почему-то было трудно заснуть. Не давала покоя одна мысль. Раз мама оказалась в таком состоянии, папа должен был сказать ей что-то очень важное.

5 мая

Дорогой Марсель!

С того вечера, когда мама себя плохо почувствовала, она не перестает мне казаться странной. Она почти ничего не ест, ведет машину молча и даже не пытается с нами заговаривать. Похоже, в ней зреет какая-то мысль, и, поверь, в этом нет ничего хорошего.

Она даже не захотела посмотреть Рованиеми[43], тогда как раньше все уши нам прожужжала, что ей не терпится побывать в Финляндии. Сославшись на усталость, мама осталась в трейлере, а мы были обречены на Франсуа и Франсуазу, не говорю уже, чего мне это стоило.

Они отвезли нас в деревню Санта-Клауса. Да, клянусь, они сделали деревню Санта-Клауса, хотя сделай они там еще деревню маленькой мышки или колокольчиков, все что угодно могло бы туда поместиться. Если бы мы, на худой конец, оказались там с Мариной и Грегом, но нет же, нас угораздило втесаться именно в семейку Нодди[44]. Малыш Луи носился повсюду как угорелый, испуская дикие крики, и я уже засомневалась, принадлежит ли он к человеческим особям. Луиза от всего приходила в восторг, будто никогда раньше вообще ничего не видела, а их родители без конца делали селфи, так что, уверена, их телефон предпочел бы покончить самоубийством. Вся эта кутерьма в конце концов достала Франсуа, которого совсем не было слышно. Но когда сын сказал, что здесь гораздо лучше, чем дома, и он с радостью станет жить здесь совсем без роскоши и удобств, мне показалось, что его сейчас скормят оленям.

Хлоя, похоже, хорошо провела время, за исключением тех случаев, когда к ней подходила Луиза пообщаться, вот тогда она показывала клыки. И я ее понимаю, та, другая, словно застыла в фазе улыбки, как накачанная наркотиками Барби.

Единственное, что произвело на меня сильное впечатление, это широкая белая линия, прочерченная по земле и обозначающая, что мы пересекли Северный полярный круг. Стало понятно, как мы далеко от дома.

Вернувшись на стоянку, Франсуаза хотела было поговорить с мамой, но та, видно, не услышала, и мы остались на улице, но когда она вышла, Франсуаза сказала, что мы пообедаем у нее, а мама пускай еще отдохнет. Мы поели вареной картошки, и все. Франсуаза и Франсуа хотят приучить своих чад питаться скромной пищей и забыть о привычках детей, избалованных жизнью.