— Почему ты не появляешься у нас, Логан? — спросила она. — Питер ничего не знает — и никогда не узнает. У нас нет причин не видеться друг с другом.

— Я не могу видеться с тобой, — ответил я. — Это сведет меня с ума — быть рядом и не иметь возможности прикоснуться к тебе, заключить в объятия.

От этих слов глаза ее наполнились слезами. Ясное дело, с „Роковой осенью“ я перестарался. Мы попрощались, я вернулся в очередь. В течение всей фильмы, я ощущал болезненную тягу к Тесс, что-то воде ноющего шва на боку.

Среда, 27 апреля

У Престона, оказывается, стоит в гараже на Осни-Мид машина — он не перестает удивлять меня. Мы прокатились в Бирмингем и прошли восемнадцать лунок. Престон — игрок амбициозный и опрометчивый: на каждый блестящий удар у него приходится три-четыре никудышных. Я легко выиграл нашу ставку в пять шиллингов.

День был свежий, ветреный, платаны с каштанами в полном, без малого, цвету, ощущение почти непристойно пышной зелени вокруг. И среди всего этого изобилия меня вдруг поразило ощущение утраты, глубинное чувство, что я в каком-то исконном смысле потратил проведенное в Оксфорде время впустую. Когда я вспоминаю последний мой год в Абби и то, как мы — как я — мечтал о том, чтобы попасть сюда… Мы остановились у паба в Уэндлбери, пили пиво, закусывали пирогом. Я увидел дорожный указатель на Айслип и едва не расплакался. Престон же, напротив, впервые за три года наслаждается Оксфордом — благодаря моему обществу.

Пятница, 10 июня

Ну что ж, дело сделано. Экзамены закончились, обратной дороги нет. Думаю, я показал себя хорошо: большинством моих письменных работ я доволен — никаких пугающих сюрпризов, приступов паники, на все вопросы ответил. Политическая история Англии по 1485 год — в особенности хорошо, как и Хартии и Ранний конституционализм. История экономики — прилично. Перевод с французского — на удивление легко, мне кажется. Поздний конституционализм — очень хорошо. Политические науки — последний экзамен, сегодня утром, — я дал толковые, сжатые, со множеством фактов, ответы.

Из здания, где проходят экзамены, я вышел, если и не пружинистым шагом, то с чувством радостного облегчения. Возможно, мне следовало больше работать в последние месяцы, однако я чувствовал странную уверенность в моей прирожденной способности обретать приличную форму после первых же двух письменных работ. Ле-Мейн спросил, как, на мой взгляд, все прошло, и я ответил: „Настолько хорошо, насколько можно было ожидать“. Он лишь улыбнулся и сказал: „А оба мы ожидали многого“. И пожал мне руку. Надо будет сегодня ночью напиться до безобразия.

Логан Маунтстюарт окончил Оксфордский университет с отличием третьей степени по истории. Он так и не смог объяснить, почему результат оказался столь низким, а его уверенность в себе — столь обманчивой. Он утешал себя тем, что в будущей жизни диплом историка ему все равно не понадобится, а стало быть, результат этот не так уж и важен. Он перебрался в Лондон, в дом матери на Самнер-плэйс, — получаемое от нее денежное содержание давало ему возможность продолжать работу над биографией Шелли. Однако теперь он чаще стал уезжать за границу, проводя все больше и больше времени в Париже, с Беном Липингом. В отличие от предыдущих двух дневников, даты в „Первом лондонском“ выставляются крайне небрежно. Все даты, забранные в квадратные скобки, представляют собой редакторские догадки. Возобновление дневника пришлось примерно на конец 1928 года.

[Октябрь] Самнер-плэйс

Поклевывающий окна лондонский дождь пробуждает мечты о Париже. Лежу на софе, воображая, что новая квартира Бена принадлежит мне, и размышляя о том, что бы я в ней переделал.

Любимый цвет: серо-коричневый / зеленый.

Любимый предмет меблировки: секретер Людовика XIV.

Любимая картина: Вламинк Бена.

Любимое время суток: коктейли в сумерках.

Je chante l’Europe, ses chemins de fer et théâtres

Et ses constellations de cités…[38]

[Валери Ларбо]

Мама своими хлопотами о том, что и когда я ем, выводит меня из терпения. „Меня не было шесть недель, — говорю я, — ты и понятия не имеешь, что я ел в это время“. „Exactamente[39],— отвечает она. — Мне все равно: в моем доме ты должен питаться, как нормальный человек“. Сегодня утром она заставила Генри подать мне на завтрак здоровенную тарелку бекона с яйцами и грибами. Просто рвать тянет. Сказал ей, что кофе и сигарета это самое большее, что я способен осилить до второго завтрака.

Анна[40]. Анна-мания укоренилась во мне окончательно, а ведь я всего день как вернулся. В последний раз мне было с ней так хорошо, так грустно. Liebesträume — грезы любви? Любовные грезы? Любовные грезы об Анне? Пока она подмывалась в биде, я отошел к выходящему на улицу окну и увидел стоящего в терпеливом ожидании Полковника: оранжевый кончик его сигаретки разгорался, когда он затягивался.

[ПОЗДНЕЙШАЯ ВСТАВКА. 1955. Анна работала в первоклассном maison de tolérance[41]„Дом Шанталь“, расположенном на рю д’Асса неподалеку от бульвара Монпарнас. Дом был чистый, хорошо поставленный, как правило, там всегда были свободны с полдюжины девушек. Анна работала по пятницам, субботам и понедельникам. В конце 28-го, когда я начал захаживать туда, ей было, наверное, уже под сорок. Помню ее блестящие каштановые волосы, я всегда просил ее распускать их, что она и делала, неохотно. Кожа у нее была очень белая и уже начинала утрачивать упругость и крепость. Она ужасно стыдилась своего округлого, пухленького животика. Анна хорошо говорила по-французски и сносно по-английски. Муж Анны, Полковник, появлялся под конец ее рабочего дня и терпеливо ждал на улице, какая бы ни стояла погода. Русская революция и гражданская война лишили их всего. Когда Анна выходила, он предлагал ей руку, и они убредали в сторону станции метро на Монпарнасс — чета немолодых буржуа, вышедшая на прогулку. Я часто гадаю, не ранние ли мои сексуальные эксперименты с Тесс и Анной и испортили меня окончательно.]

[Ноябрь]

Когда я отдал Родерику рукопись „Воображенья человека“, тот пролистал ее, будто телефонный справочник, и прочитал наугад несколько предложений. „Чувствую, она сделает мне имя“, — сказал он. „Разве ты должен заботиться не о моем имени?“. Он рассмеялся, немного резковато, и извинился за то, что слишком явно выставил напоказ свое честолюбие. Мы поговорили немного об Андре Моруа[42]— не возникнут ли у нас в связи с ним осложнения. Родерик считает, что Моруа оказал нам услугу — проложил путь, он идеальный первопроходец.