Не будет Комитета – не будет и квартиры на юго-западе Москвы. Не будет ни сладостной погони за исчезающими в потоках времени символами прошлого. Не будет эксперта Густава, останется только Густов Роман Николаевич, реставратор Исторического музея. Не будет Голландца, специалиста по розыску произведений искусства, чье имя занесено в записные книжки «черных» коллекционеров России. Никого и ничего не будет. Даже защиты от милиции и ФСБ. Никто и сейчас не станет защищать эксперта, если он по хмельной заварушке интеллигентно выбил кому-то глаз. Но если он выбил его для отвода чужого пристального взгляда от Комитета или во благо дела, ему могут подсказать, как избавиться от назойливости правоохранительных органов. Но могут и не подсказать. Если ты эксперт, делай, что считаешь нужным. Только не попадайся. Не надо.

Проходя мимо своего «офиса», Голландец бросил рюкзак на кресло, включил компьютер и направился к Густаву.

– Когда сгниет лодка?

Этим вопросом он приветствовал Густава уже два года. И каждый раз тот отвечал:

– Пока реставратором в Историческом Густав – не дождетесь.

– Что слышно нового о яйце?

– Абсолютно ничего. – Густав снял очки и откинулся в кресле. – Я просмотрел генеалогические древа Черкасовых и Пимановых и не увидел ничего.

– Кто такие Пимановы?

– Это родственники бабки. Кочегары, истопники. Молокане и даже один эсер. Правда, все, включая эсера, никогда не приближались к Москве ближе чем на расстояние пуска «Булавы». Это, чтоб ты знал, новая ракета на наших атомных подводных лодках. За Уралом Пименовых и Черкасовых обитало пруд пруди, и ближе всех к дому Романовых в географическом и ином смысле приблизилась как раз та самая бабка, что преставилась в Перми.

Когда Густав не мог подобрать антоним какого-то понятия, он с присущей всем интеллигентам непосредственностью употреблял различные модификации слова «иное».

Голландец присел на его стол, открыл баночку с монпансье, попробовал угостить Густава. Попытка оказалась неудачной. Тот терпеть не мог сладкое. Но еще больше не терпел, когда над его ухом что-то сосали.

– Мне тут в голову мысль одна пришла, дружок, – постучал леденцом по зубам Голландец и незаметно сглотнул долгожданную слюну. – У Черкасовой есть проблемы?

Густав взялся за край стола и развернул кресло в сторону эксперта.

– В каком смысле – проблемы?

Хмыкнув, Голландец и ноги тоже положил на стол Густава.

– В каком смысле? Ну, разумеется, не в ином. Открой в голове словарь Ожегова. Слово «проблемы» там квартируется по соседству со словами «придурок» и «полудурок».

– И что?

– Нет, лодка точно скоро сгниет.

– Не трогай мою лодку! Это единственная вечная вещь в Москве!

– Черкасова, если я правильно понял на совещании, бизнесвумен. А в Москве, где из вечного только твоя долбаная в прямом смысле слова лодка, бизнесвумен без проблем может быть только в двух случаях. Если она жена мэра Москвы или если она мэр Москвы. Могут у женщины быть проблемы или нет, признавайся!

– Могут.

– А если могут, то думай.

Голландец медленно сполз со стола и через минуту уже сидел за столом, стуча пальцами по клавиатуре.

«Черкасова, форма предприятия».

База данных налоговой инспекции по городу Москве беспристрастно выдала:

«ЗАО «Инвестстрой».

– Да, – пробормотал Голландец. – Заниматься в городе-герое инвестстроем при бывшей первой леди, занимавшейся инвест… – чтоб ему провалиться – строем, а теперь и при нынешней, это, я вам скажу… За это городу и присвоили героя…

«На предприятии введена форма управления – арбитражное управление».

– Вот оно как… Да мы культурно ликвидируемся?..

Он посмотрел в потолок, улыбнулся и закрыл базу данных. Открыл информационную кладовую Комитета и набрал в поисковике:

«Улица Костикова, дом… квартира…»

Его друг капитан жил с женой и двумя детьми жены от первого брака. Несмотря на то, что в этой семье он пребывал уже больше семи лет, усыновлять чужих детей мужчина, кажется, и не собирался. Оно и правильно. Малые чужие детки – малые бедки. Большие чужие детки – большие твои бедки.

«А где у нас биологический папа?..»

Шумно выдохнув через ноздри, Голландец откинулся в кресле с тем же скрипом, что и несколько минут назад Густав. Вытащил из кармана коробку леденцов и нащупал в слипшейся массе один.

– Ну, надо же…

Информация на экране монитора почти кричала, что первый муж нынешней жены капитана отбывает восьмой год из срока, назначенного ему Саратовским областным судом за хищение предметов, имеющих высокую ценность. А всего-то срока было едва ли не сорок сороков. Четырнадцать лет.

– Саратовским?.. – Голландец наморщил лоб. – Какой предмет в Саратове можно украсть, чтобы тебе размотали катушку как за двойное убийство?..

Он встал, положил локти на стеклянную перегородку офиса и принялся бесцельно разглядывать огромное, заставленное техникой пространство. Потом вернулся за стол и забил в поисковик общей информационной программы Комитета: «Саратов, хищение предметов высокой ценности…»

«От текущего года вычитаем восемь, итого – две тысячи второй. Учитывая срок наказания, предположим, что следствие длилось год. Получается, две тысячи первый».

Он добавил «2010» и вбил клавишу пальцем в пластмассовый корпус.

Некоторое время Голландец, найдя искомое по первой же ссылке, смотрел на экран, как ортодокс на многоженство. А потом вдруг рассмеялся смехом, который можно было назвать хохотом, если бы он прозвучал вслух.

Ай да умница! Ай, молодца!..

– Что там? – прозвучал в тишине зала голос Густава. – Что там стряслось?

– Ничего особенного, Робинзон Крузо. Налоговая сообщает, что Черкасова в долгах как в шелках. Ты займешься, наконец, чужими яйцами?

Возмущенный «Саратовский вестник» за январь две тысячи первого года информировал свою целевую аудиторию, что за все время существования города Саратова в нем были похищены только два предмета, имевших культурную ценность. Это якорь и Мишка Кот. Первый принадлежал пароходу «Волгарь», на который в 1904 году взошел испить кофию Николай Второй с цесаревичем Алексеем, но из-за сильной качки, не испивши, вернулся на берег. А второй рулил бандой, потрошившей мошну саратовских олигархов в девятнадцатом. Якорь похитили из музея сборщики металлолома в прошлом году. Похитили и сдали в пункт приема. А Мишку Кота похитил саратовский мент Ваня Свитнев. Похитил и сдал революционному суду.

Так вот, кипящий гневом спецкор «Вестника», как бы продолжая в передовице красной нитью тему саратовского беспредела, сообщил о том, что привезенная в город для народных масс частная коллекция немецкого мецената Гросса претерпела некоторые изменения. То есть везли из Дрездена двадцать картин частного коллекционера, а привезли девятнадцать. Даже не так. Правильно будет – везли двадцать, привезли двадцать, а выставили девятнадцать. Впрочем, всего на полчаса. Прознавши о пропаже, герр Гросс велел ярмарку-распродажу свернуть и картины везти обратно.