Садовников бросился к Вере, обнял, пытался вырвать из цепких веток куста.

— Не надо! — рыдая, отбивалась она. — Меня никто не любит! Я гадкая, мерзкая! Я хочу умереть!

Ее волосы слиплись. Рот кривился. В глазах блестел ужас. На нее надвигался кошмар, силы тьмы, которые никуда не уходили, а ждали случая, когда можно будет наброситься.

— Вера, Верочка, ласточка моя! Милая! Ты прекрасная, добрая, красивая! Прости меня, дурака! Ну, пойдем, пойдем домой!

Он поднял ее на ноги. Снял рубаху и держал над ее головой. Вел к дому, накрывая не рубахой, а покровом нежности, бережения, обожания.

Они вернулись домой. Он помог ей снять промокшее платье, стараясь не смотреть на ее наготу. Уложил под одеяло. Приготовил горячий настой из пустырника, зверобоя, сон-травы. Размешал в отваре ложечку меда. Дал ей выпить.

Постепенно она успокоилась. Держала его руку, как больной ребенок, боясь отпустить своего целителя. Заснула, всхлипывая во сне.

Садовников печально сидел, не зажигая огня. Слышал, как шумит дождь, и фонарь в мокром дереве кидал в окно зеленый порывистый свет.

Садовников утром прокрался в комнату, осторожно, чтобы не разбудить спящую Веру. Она спала, положив обе ладони под щеку, и казалась спящим ребенком. Никола стоял на верстаке, воздев меч, словно стерег ее сон. Садовников чувствовал смоляную крепость и мощь дерева, из которого был вырезан угодник. Изысканную силу резчика, создавшего из древесного ствола живой человеческий образ. Прилежное старание живописца, подобравшего алые, золотые, небесно-голубые цвета, чтобы расписать облачение, бороду и глаза святого подвижника. Истовость и огненную веру молитв, накопленных в древесных волокнах, как солнечная смола. Благоухание неземных цветов, исходящее от священной книги. Никола являл собой образ воина, закаленного в великих сражениях.

— Вы кто? — Садовников услышал за спиной тихий голос. Оглянулся. Вера все так же лежала, положив ладони под голову. Но глаза ее были открыты. Длинные темные ресницы дрожали, не моргая. — Кто вы? Спасли меня от безумия. Дунули мальчику Сереже на темя, и он нарисовал икону. Оживили засохший дуб. Вы кудесник?

— Как хорошо, что вы не разболелись, — радостно воскликнул Садовников. — Пустырник и сон-трава сделали свое дело.

— Я здорова, — сказала она.

— Вы лежите. Я ненадолго отлучусь. Мне нужно посетить колокольных дел мастера. Он отливает колокол, и просил помочь.

— Нет, — разволновалась Вера, поднимаясь в постели. — Я с вами, — и он отвернулся, видя, как сверкнули белизной ее ноги.

Колокольных дел мастер Игнат Трофимович Верхоустин раньше работал на артиллерийском заводе, лил стволы для скорострельных зенитных орудий, стрелявших столь интенсивно, что стволы раскалялись и выходили из строя. Игнат Трофимович искал средство повысить выносливость стволов, изучая для этого рецепты древних оружейников. Он добавлял в глиняные формы овечью шерсть, еловую смолу, рыбью желчь, и эти странные добавки продлевали работу стволов почти в два раза. Американцы, взявшие завод под свое управление, приглашали Игната Трофимовича переехать в Америку, вывезли в Массачусетс технологию, разработанную оружейником. Но Верхоустин в Америку не поехал, а овечья шерсть и еловая смола, которую использовали американцы, не приносила пользы, и русский секрет так и остался неразгаданным.

Сейчас Верхоустин приглашал Садовникова на свой маленький литейный заводик, чтобы вместе отлить колокол. Его заказал олигарх Касимов, желая повесить на месте былого концлагеря, где трудились узники соляных копей. Теперь шахты, созданные мучениками, перешли в собственность олигарха, позволяли ему покупать дворцы в окрестностях Лондона, отели в Дубае, учить детей за границей. А колокол был данью, которую платил олигарх мученикам ГУЛАГа, создавшим его богатство.

Садовников и Вера приехали на окраину города, где громоздились свалки, склады, заброшенные производства, среди которых существовал преуспевающий литейный заводик. И тут, среди бетонных заборов, ржавых панелей, железнодорожных переездов успели появиться красные человечки. Кто-то неутомимый рассаживал их по всему городу, и возникало впечатление, что город захвачен, находится во власти маленьких красных оккупантов.

Верхоустин встретил гостей у ворот своего предприятия в момент, когда на грузовик подъемный кран грузил большой смуглый колокол с золочеными славянскими буквами и таким же золоченым Спасом. Было солнечно, и лик Спасителя драгоценно сверкал.

— Для Костромы. Заказали три колокола. Первый, благословясь, отгружаем, — и он перекрестил свой бугристый лоб, в который, казалось, въелись частички меди и олова.

Они шагали по цеху, где в ряд, похожие на странные грибы, стояли глиняные формы. Ждали, когда в них зальют металл. В углу хлюпала, озарялась плавильная печь, похожая на округлую баклагу, где клокотала огненная жижа.

— Почему же, Игнат Трофимович, американцы не сумели воспользоваться вашей технологией для своих корабельных орудий? — спросил Садовников, с интересом осматривая формы, похожие на перевернутые чашки сервиза.

— А потому, Антон Тимофеевич, что они добавляли в глину смолу и шерсть, и не знали, что я перед каждой заливкой читаю молитву: «Святый Боже, святый Крепкий, святый Бессмертный, помилуй нас!» Ведь я, Антон Тимофеевич, из рода священников. Наша церковь стояла в устье Вятки, где Вятка в Каму впадает. Меня бабушка научила молитвам, и я их читал, когда отливали пушки. Об этом ни наши «красные директора» не знали, ни американские господа. Только вам говорю, Антон Тимофеевич, потому что и вы молитвы читаете.

Вера опасливо смотрела на кипящую печь. Садовников исподволь наблюдал за ней, чувствуя ее слабость и уязвимость, хрупкость свода, заслонявшего ее сознание от черного инобытия.

— Уж вы простите, Антон Тимофеевич, что я вас от дел оторвал. Сегодня день, наилучший для литья. Луна в первой фазе. Давление и влажность чуть выше нормы. И кипрей за рекой цветет. Пропустим день, и не тот звук получим.

— Вы, Игнат Трофимович, колокол льете, как космический корабль запускаете.

— Каждая молитва, Антон Тимофеевич, есть выход в открытый космос. Если человек верит, то он космонавт.

Они остановились перед глиняной формой, готовой принять кипящий сплав меди, олова и серебра. На коричневой поверхности славянскими буквами была выведена надпись: «Претерпевших до конца Победа», и над ней — образ Богородицы с младенцем. Садовников неслышно повторил чарующие слова неизвестной ему молитвы.

— А как звучит колокол, который мы с вами отлили месяц назад для Тихоновой пустыни? Монахи довольны?

— Чистейший звук, Антон Тимофеевич. Монахи говорят, что слушать колокол приезжают за тысячу верст. Он своим звоном зрение слепцам возвращает. Которые в параличе лежат, те встают и идут. Он бесов изгоняет и людей к покаянию приводит. Один убийца слушал колокол, да как зарыдает: «Я человека убил!» И пошел сдаваться в полицию.