На звездолете во всей красе стояла новогодняя елка, увешанная шарами, конфетами, разноцветными лампадами, среди которых улыбалась Снегурочка в серебряном одеянии. На другом корабле летела кукла с широкими голубыми глазами, в бальном платье, в ожерельях и бантах, та, что выставлена на витрине супермаркета, мерцая в свете рекламы. На третьем звездолете, в красном платье, распустив волосы, великолепная, на высоких каблуках, стояла женщина, которая летела к своей дочке, неся в руках букет маков. Были космические корабли с пассажирами в виде кошек, лошадок. На одном размещался стол с вазами и блюдами, на которых сияли арбузы, дыни, виноградные гроздья и еще какие-то неведомые плоды, созревающие на других планетах. Один рисунок поразил Садовникова больше остальных. Его нарисовал мальчик Сережа с хохолком, на который нежно дунул Садовников.

В небесах, озаренный лучами синей звезды, летел остров. На острове сиял храм с золотыми куполами, волшебными узорами и колоколами. Росли сказочные деревья, на которых сидели чудесные птицы. Под деревьями стояли люди, которые смотрели на птиц, говоря с ними на одном языке. Другие люди били в колокола. Третьи опустились на колени. И у всех вокруг голов золотилось сияние.

— Это что, Сережа? — спросил Садовников.

— Это рай.

— Откуда ты узнал о рае?

— Это вы рассказали. Люди, о которых вы рассказали, могут жить только в раю.

Садовников был взволнован. Не касаясь листа бумаги, провел над ним ладонью. И все краски налились пылающими цветами. Золото куполов и нимбов стало лучисто сверкать. Зелень деревьев стала изумрудной и сочной. Птицы засияли, как радуги. А голубая звезда обрела ту волшебную синеву, какая бывает в вершинах мартовских берез.

Перед тем, как выйти из класса, Садовников оглянулся. Вокруг детской головы с хохолком, едва заметное, струилось сияние.

Они вернулись домой, когда еще было светло, и вечернее летнее солнце сквозь пыльные стекла освещало утлую комнату, верстак, воздевшего меч Николу. Садовников испытывал неловкость, оказавшись с Верой вдвоем. Не знал, чем ее занять. Не решался в ее присутствии предаться своему излюбленному занятию, — путешествию в ноосферу, где перелетал из одной эры в другую, читая глиняные таблички Хаммурапи, арамейские тексты времен царя Ирода, надписи на античных алтарях в Микенах, берестяные грамоты, найденные в новгородских посадах.

— Вы не обидитесь, если я обращусь к вам с просьбой? — спросила она.

— О чем вы просите?

— Позвольте мне вымыть окна? Сразу станет светлее.

— Конечно, — согласился он. И вдруг испытал растерянность и смятение. Как волнистое отражение на бегущей воде, промелькнуло родное лицо жены. И он не знал, нарушает ли он тайную заповедь, которую дал после ее кончины. Не является ли появление в доме этой молодой женщины отрешением от обета, которому был верен долгие годы. Угодно ли жене это появление, и не страдает ли ее душа, видя, как рядом с ним колышется шелковое разноцветное платье, плещется черная волна волос.

Вера, между тем, переоделась в поношенную блузу и брюки. Отыскала пластмассовое ведро, какие-то драные рубахи, хозяйственное мыло. Переставила Николу с подоконника на верстак, и Садовникову показалось комичным, как перенес деревянный угодник это перемещение по воздуху. Вера мыла окна, терла их мылом. А Садовников пошел в коморку, лег на спальный мешок и, продолжая чувствовать неясную вину и тревогу, превратился в сгусток света, пролетая сквозь сверкающие, словно люстры, миры. Очутился в иранских предгорьях, в горячих горчичных холмах, где в бесцветном пылающем небе высились колонны и статуи Персеполиса, святилища царя Дария. Там Садовникова интересовал каменный барельеф, символизирующий приход весны.

Могучий лев — символ весны и света падал на спину овна — уходящей темной зимы, ломая хребет беспомощному рогатому зверю. Тяжелая львиная грива, божественный лик с человеческими очами, когтистые трепетные лапы, пластичный изгиб спины. Садовников гладил каменные мышцы, расчесывал пышную гриву, прикасался к упругой спине, восхищаясь окаменелым мгновением, которое вот-вот превратится в вихрь, радостный рев, хруст ломаемых костей. Весна являла себя в образе неодолимой силы, победной бури, царственного ликования.

Этот арийский лев был повторен славянским камнетесом, украсившим львиными головами белокаменные стены владимирских соборов. А также русским гончаром, поместившим изразцовые львиные лики под куполом Новоиерусалимского храма. Садовников, затаив дыхание, созерцал белоснежную стену со звериными головами, источавшую сияние. Не мог отвести глаз от золотистых, покрытых глазурью, улыбающихся керамических львов. Все это были образы божественной власти, царственной силы, вечной жизни, одолевающей смерть. И в подтверждение этого ноосфера послала ему певучую гумилевскую строфу:

Предо мной предстанет, мне неведом,

Путник, скрыв лицо; но все пойму,

Видя льва, стремящегося следом,

И орла, летящего к нему.

Садовников лежал в коморке на спальном мешке, блаженно улыбаясь, словно испил волшебный напиток из невидимой чаши, витающей среди звезд.

И снова больная мысль, беззвучный укор донеслись до него от той, что тихо, словно лунная тень, существовала в бестелесных мирах. От жены осталась ему красная стеклянная бусинка, которую он носил на нитке, как амулет. Несколько недель назад нитка порвалась, бусина упала на пол и бог весть куда закатилась. Сколько ни искал, не мог ее найти. И это было знаком того, что жена недовольна им, отобрала амулет, сквозь который он любил смотреть на солнце, вспоминая их лыжную прогулку по горячим весенним соснякам.

Садовников встал и заглянул в комнату, где находилась женщина, чье пребывание в доме могло огорчить заоблачную душу жены. Вера мыла окна, и ее движения были танцующими, грациозными и пластичными, она описывала круги, словно пространство, в котором перемещалась, состояла из невидимых сфер.

Окна были прозрачно-хрустальными. Сквозь них лился свежий чудесный свет, озарявший комнату с неожиданной сочностью. Никола блистал мечом, его ризы празднично и великолепно сияли. Садовников увидел, как в темном углу горит на солнце рубиновая капля. Это была стеклянная бусина, которая закатилась в темный угол и обнаружила себя в потоке света. Садовников счастливо поднял амулет. Душа любимого человека послала ему знак того, что их драгоценная связь не нарушена.

— Спасибо, — сказал он Вере. — Стало великолепно.

Они стояли у окна, глядя, как золотятся в вечернем солнце деревья, сквозь них видна колокольня, туманно-бирюзовая река, заречные луга и леса, и казалось, кто-то бесшумный, прозрачный летит над лесами.

Утром Садовников снаряжался для встречи с шаманом Василием Васильевым, который пригласил его спасать священный дуб. Дерево было внесено в книгу мировых достопримечательностей, ему перевалило за триста лет, и оно засохло. Дуб стоял на пути дорожников, которые вели автомобильную трассу, и его хотели спилить. Местные краеведы, экологи, а также язычники, поклонявшиеся дубу, устраивали демонстрации, утверждая, что дуб не засох, а лишь погрузился в сон и скоро проснется. Шаман Василий Васильев приходил к дубу и просил духов, чтобы они разбудили дерево. Дуб не просыпался, и шаман обратился к Садовникову за помощью, зная о его чудесных способностях.