Каждое утро она звонила художнику, тот не брал трубку. Тогда Санди велела Мурату набрать номер Игоря со своего телефона.

– Ублюдок! – завопила она, заслышав его голос. – Если ты посмеешь выставить картину, я убью тебя. Я оболью полотно кислотой! Я…

Домнин отключился, а мачеха заливалась злыми слезами и поносила его на чем свет стоит.

– Успокойся, – уговаривал ее Мурат. – Чего ты бесишься, не пойму? Подумаешь, Игорь написал тебя обнаженной! В музеях и картинных галереях висят сотни подобных картин. Художникам этого не запретишь.

– Он раздел меня, связал, вымазал краской и заставил позировать! Почему ты не убьешь его? Мужчина ты или нет?

– С таким же успехом Домнин мог написать тебя по памяти. Твои формы угадываются под любой одеждой. К тому же ты сама залезла в его мастерскую. Он тебя туда не приглашал, насколько мне известно.

– Я искала его завещание, – тигрицей металась по комнате Александрина. – Он нарочно придумал, что прячет его там, в коробках с красками и мелками; нарочно громко говорил об этом. Он заманил меня своим враньем!

– Зачем ты подслушивала?

– Заткнись! – исходила она бессильным гневом. – Может, дашь мне денег на одежду и украшения? На какие средства, по-твоему, мы живем, ужинаем в ресторанах, ездим по заграницам? На твои?

– Ты меня попрекаешь деньгами?

– Лучше бы подумал, как их заработать.

– Я не вор и не убийца.

– А я, значит, воровка! – взвилась Санди. – И убить для меня раз плюнуть!

– За каким чертом тебе понадобилось его завещание? Игорь не собирается умирать. Может, ты решила ему помочь?

– Если и так, то что, бросишь меня, да? Прежде чем брать грех на душу, надо удостовериться, кому достанется имущество. Есть ли шанс заполучить его деньги, недвижимость и права на картины?

– Мне страшно тебя слушать, – сказал Мурат. – Ты не рехнулась часом?

Александрина любила этого смуглого мальчика, ее связывала с ним не одна только постель. Игоря она жаждала, но вспыхнувшая неистовая страсть, как уже не раз бывало с другими мужчинами, получив удовлетворение, иссякала, оставляя после себя пустоту. А к Мурату ее тянуло вновь и вновь. Иногда она чувствовала себя его старшей сестрой и свою связь с ним кровосмесительной…

Фрейд сошел бы с ума, пытаясь расставить все по полочкам в ее сумасбродной душе. Сама она ни за что не взялась бы за сию безнадежную задачу. В этих душных, горячих тропических джунглях пришлось бы прорубать путь острым, как бритва, мачете.

Мурат догадывался, каким способом она добывает деньги, но молчал. Санди не станет его слушать, она рабыня своих прихотей, завороженная звоном монет. Эта златокудрая вакханка не торгует собственным телом, она приносит его на алтарь Эроса и требует взамен богатых подношений. Скупердяям не место в храме любви.

«С меня она не берет ничего, кроме ласк, – подумал он. – Наоборот, щедро одаривает. Я должен наказать Игоря за то, как безобразно он обошелся с ней. Может, дать ему пару раз по физиономии?»

– Никонов тоже не жаловался на здоровье, – заявила она. – Он был молод, полон сил и творческих планов. И где он сейчас? А Игорь что, заговоренный? Если он вытворяет с женщинами то же, что со мной, какая-нибудь обязательно с ним поквитается. Будь уверен!

– Натурщицы, которых он приглашает, не жалуются, – заметил Мурат. – Ты переспала с Никоновым? – вдруг спросил он, опуская глаза.

– Ревнуешь?

– Куда ты ходила перед концертом? Я думал, ты в дамской комнате, ждал, ждал. Мы даже не вошли в зал!

– Чего туда входить? Раз маэстро скончался.

– Ты как будто знала…

Александрина грациозно уселась и заложила ногу на ногу. Полы шелкового домашнего платья разошлись, высоко открыв ее идеальные бедра. Она бы прекрасно смотрелась на обложке «Плейбоя». Тридцать восемь лет пролетели, не коснувшись ее великолепного тела.

– Говори прямо, что ты имеешь в виду, – ослепительно улыбнулась она. – Смелее!

Воцарилось молчание, полное невысказанных претензий.

Мурат проглотил слова, которые вертелись у него на языке. Санди не оправдывалась, считая это ниже своего достоинства.

* * *

Едва за мужем закрылась дверь, Инга кинулась звонить Астре.

– Мне не удалось отговорить Михаила Андреевича от поездки, – чуть не плача, сообщила она.

– Я так и думала.

– Что же делать?

– Его будут охранять, не волнуйтесь.

– Он… у него, кажется, есть любовница, – прошептала бывшая балерина.

– Почему вы так решили?

– Я спросила… Он не признался, конечно…

– Хотите, я к вам приеду? – предложила Астра. – Попьем чаю, поболтаем. Вы мне картину покажете.

– Какую картину? Ах, ту… хорошо.

В голосе Теплинской звучали боль и растерянность. Муж изменяет ей, это ясно… Существуют ли в природе мужья, которые не позволяют себе развлечений на стороне? Вряд ли.

– У вас есть прислуга?

– Да, домработница, – ответила Инга. – Приходящая. Иногда я приглашаю повариху. А так… обхожусь своими силами. Не люблю чужих в доме.

– Лучше, чтобы она меня не видела и не слышала нашего разговора.

– Разумеется. Но сейчас ее как раз нет.

– Тогда я выезжаю.

Через два часа женщины уже сидели за сервированным к чаю столом и мило беседовали.

– В сущности, я ужасно одинока, – призналась хозяйка. – Миша для меня все: и мама, и папа, и брат, и друг. Если я не могу что-то сказать ему, то вынуждена держать это в себе.

– А Лидия?

– Она выкладывает мне даже постельные подробности. А я так не умею. Да и делиться было особо нечем. Лев Толстой правильно подметил: все счастливые семьи похожи друг на друга…

– Родители у вас есть?

– Отец. Мама рано умерла, когда мне не исполнилось шести лет. У нее была редкая неизлечимая болезнь. Папа женился, потом развелся… затем опять женился. Ему было не до меня. Вы не подумайте, что я на него в обиде, вовсе нет! Я поступила в балетную школу, потом в училище. Танцы составляли всю мою жизнь. Больше я ничем не интересовалась. Балет, музыка, волшебство сцены, огни рампы, запах кулис, тяжелый занавес, плывущий в разные стороны… Это как наркотик.

– Вы поддерживаете отношения с отцом?

– Формально. Звоню по праздникам, помогаю деньгами. Мы давно отдалились друг от друга.

Инга угощала гостью банановым десертом, творожным тортом и заварными пирожными.

– Сладкое успокаивает, – говорила она. – В детстве и юности я себя во всем ограничивала, теперь наверстываю.