алкоголем, – но только до тех пор, пока не осознал с ужасом, что уже шестой час утра. Меньше чем через четыре часа я должен был явиться с докладом к генералу, командиру бригады гвардейской конной артиллерии великому князю Андрею Владимировичу, который в тот момент как раз приехал с фронта и жил в своем петроградском дворце.

Мой одноклассник-латыш предложил в качестве хорошего средства соленые огурцы – у него на квартире, сохранившейся с тех времен, когда сам он тоже был юристом, они были. Я ухватился за соломинку надежды. Пока мы шли с ним по морозным, засыпанным снегом улицам, все было в порядке, но стоило войти в теплое помещение, и меня снова повело – я ощутил головокружение и тошноту. Лечь спать я побоялся, так как, скорее всего, просто не смог бы вовремя проснуться. Я подолгу держал голову под краном с холодной водой, но ни это, ни соленые огурцы особенно не помогли. Так что в назначенное время я подходил к дворцу великого князя – одному из многих на набережной заледенелой Невы – с самыми дурными предчувствиями. Мне приходилось тратить все свое внимание и силу воли на то, чтобы медленно идти по прямой и не раскачиваться при ходьбе.

Однако великий князь, очевидно, знал, как новоиспеченные офицеры празднуют свое производство в чин. При виде меня швейцар улыбнулся понимающе и сказал, что мне приказано сегодня только отметиться в журнале, а для личной беседы с великим князем явиться через несколько дней – сразу после Рождества. Так я и сделал. Великий князь принял меня весьма милостиво. В 1910 г. Андрей Владимирович сменил моего отца на посту командира Донской казачьей гвардейской батареи, и теперь, командуя уже всей бригадой, продолжал живо интересоваться ее делами. Он обещал позаботиться о том, чтобы я не застрял в Павловске в запасе слишком надолго.

Тем временем я успел уже представиться командиру Запасной батареи полковнику графу Ребиндеру. Я оказался единственным офицером-казаком в его части, хотя среди нижних чинов было около тридцати недавно призванных молодых донских казаков. Все они были по крайней мере на два года старше меня, но мне теперь полагалось учить и тренировать их при помощи пары закаленных старых казаков-капралов. Я, естественно, во всем на них полагался.

Из экономии я продолжал жить дома, в Царском Селе. Рано утром за мной приезжал казак-ординарец с моей лошадью в поводу; ближе к вечеру я возвращался домой и точно так же отправлял его обратно. Иногда, особенно после вечеринки в офицерской столовой, я оставался ночевать у одного из других молодых офицеров. Мы часто устраивали вечеринки в честь офицеров, прибывших в отпуск с фронта; там очень много пили, и вечеринки затягивались обычно допоздна. На фото 21 я снят в Павловске наутро после одной из таких вечеринок. Как обычно в гвардии, жалованья мне едва хватало, чтобы вносить долю в офицерскую складчину. Тем не менее мне было очень приятно увидеть, как любили на батарее моего отца – большинство старших офицеров, знавших его, хотели выпить «на ты» с его сыном; обычно это происходило в начале вечера. Такие вечеринки, кроме всего прочего, учат самоконтролю – для офицера неумение пить считалось смертельным грехом.

В этот момент мне очень помогла в финансовом отношении бабушка Рыковская. Она, очевидно, очень раскаивалась, что не захотела проститься с отцом перед его отъездом на фронт – особенно в тот период, когда мы еще не знали, уцелел ли он во время осады и взятия Новогеоргиевска.

Во время моей службы в Павловске, вскоре после производства в офицеры, произошло одно примечательное событие. Это было где-то между Рождеством 1916 г. и Новым годом (по старому стилю) – через 8 —13 дней после убийства Распутина. Полковник Ребиндер собрал всех офицеров Запасной батареи и попросил нас высказать свое мнение по следующему вопросу: царь сослал великого князя Дмитрия Павловича (одного из трех убийц Распутина) на Закавказский фронт к границам Персии и приказал полковнику графу Кутайсову, члену императорской свиты, «сопроводить» его туда. Кутайсов был офицером гвардейской конной артиллерии и потому мог выбирать, какую форму надеть в каждом отдельном случае – форму императорской свиты[30] или своей прежней части – в данном случае нашей бригады. Командир бригады великий князь Андрей Владимирович хотел знать наше мнение – следует ли нам попросить полковника Кутайсова не надевать форму нашей части, пока он будет эскортировать Дмитрия Павловича в Персию.

Традиционно на офицерском собрании в российской армии старший из офицеров излагал проблему и просил присутствующих высказать свое мнение в порядке, обратном старшинству, – чтобы мнение старших офицеров не влияло на мнение младших. Поскольку самым младшим на собрании был я, полковник предложил мне высказаться первым.

Чувствуя себя донельзя глупо, я сказал, что не имею ни малейшего понятия о том, как нам следует поступить. Однако вскоре оказалось, что у остальных тоже нет никаких разумных предложений. Собрание так и закончилось ничем.

Этот инцидент очень типичен и ясно показывает настроение большинства офицеров в то время. Каждый чувствовал, что для предотвращения надвигающейся политической катастрофы необходимо что-то предпринять, но никто не знал, что именно. Ходили упорные слухи о том, что некие силы ищут подходы к бывшему главнокомандующему, великому князю Николаю Николаевичу в его полуизгнании на посту командующего Кавказским фронтом против Турции, и пытаются заручиться его согласием на дворцовый переворот. Предполагалось, что в результате переворота Николай II будет смещен и сослан, а сам великий князь займет пост главы правительства. Но честный старый солдат, как говорили, отказался даже думать о подобных вещах во время войны. Если бы он согласился, то, я уверен, гвардия и армия в подавляющем большинстве и с энтузиазмом поддержали бы его. Другого консервативного лидера просто не было, о чем свидетельствует, в частности, и инцидент с полковником Кутайсовым, который я только что описал. То, что предлагал нам сделать великий князь Андрей Владимирович, стало бы лишь ни к чему не обязывающим выражением нашего недовольства главнокомандующим; этот акт не мог привести ни к каким положительным результатам, но был чреват многими неприятностями.

В середине февраля 1917 г. из Гвардейской батареи прибыл капитан Фолимонов, который должен был сменить меня в Павловске. Узнав от мамы, что я уезжаю на фронт, императрица выразила желание принять меня на особой аудиенции. 18 февраля (3 марта) 1917 г., накануне отъезда, я явился в Александровский дворец в Царском Селе, где жило императорское семейство – более старый и обширный Екатерининский дворец (фото 7) использовался только для торжественных церемоний, – и доложил о своем прибытии.