«Отлетая, шлет Вам?»

«Оповещение».

«Переведу дух. В голову ударяет».

«Держите себя в руках. Не путайте любовь с искусством».

«Но я ее люблю, люблю, понимаете?»

«Я – нет. Потому вы и обратились ко мне. Сочиняя, вы не должны думать о ней. Думайте, ну к примеру, о господине Туара…»

«Как вы можете…»

«Не вскидывайтесь. В конце концов, он интересный мужчина. Пишите же. Сударыня».

«Еще раз?»

«Да. Сударыня, вдобавок ко всему я обречен опочить ослепнув. Не Вы ли в два аламбика претворили мои очеса, гоня из них жизнь по капле? И отчего происходит, что чем больше взоры мои увлажняются, тем пылают сильнее? Мой родитель, излепил ли он не из глины мое туловище, давшей существование первому человеку, а из извести, и влага, точимая очами, гасит ее? И отчего происходит, что изничтоженное умеет прозябать и изыскивает новые слезы, дабы изничтожать меня беспредельно?»

«Не слишком?»

«К торжественному случаю – торжественное сравнение».

Роберт уже не возражал. Ему казалось, что он уже не он, а Поварская дева, и что он ощущает все то, что она ощутит, когда прочтет эти строки. Сен – Савен диктовал.

«Вы оставили в сердце у меня, его покидая, наглую захватчицу, и она есть Ваша тень, и бахвалится, будто властвует надо мною в жизни и в смерти. Вы удалились от меня, как монархи отходят от лобного места из нежелания выслушивать мольбы пытаемых о помиловании. Если моя душа и моя любовь представляют собою два чистейших вздоха, когда буду умирать, я закляну Агонию, дабы вздох любови моей расставался с телом в наипоследнюю очередь, и тем образом совершу – в виде последнего подношения – чудо, которым Вы сможете гордиться: хотя бы миг, но о Вас продолжит воздыхать тело уже бездуховное».

«Бездуховное. Конец?»

«Нет, погодите, нужен финал с вывертом…»

«Как это?»

«Усилие ума, которым будет подмечена неслыханная до этой поры связь между двумя предметами, превосходящая любое наше соображение, так чтобы в этом занимательном упражнении таланта весело затмилось всякое понятие о сущности вещей».

«Я не понял…»

«Сейчас поймете. Вот: повернем вспять все сказанное прежде, вы еще, к счастию, не умерли, и дадим ей возможность воспрепятствовать умиранию. Пишите. Вы, может быть, преуспеете еще, сударыня, меня спасти. Я отдал Вам свое сердце. Но как мне существовать без этого двигателя жизни? Не прошу Вас вернуть его, ибо только в сладчайшей неволе располагает оно преславнейшей из свобод. Однако прошу, пришлите ко мне в замену сердце Ваше, ибо не найти поместилища более достойного, чтоб почтить его. Чтобы жить, Вам нет нужды в двух сердцах. Мое же бьется в Вашу честь настолько мощно, что может обеспечить вам наивековечнейшее из пыланий».

Он крутнулся на каблуках и раскланялся, как артист в ожидании рукоплесканий. «Что, разве не великолепно?»

«Великолепно? Да… но как бы сказать… немного комично. С чего бы этой даме бегать по Казале и вручать и принимать сердца, подобно разносчику?»

«Вы думаете, она полюбит мужчину, который изъясняется, как банальный буржуа? Подпишите и запечатайте».

«Но дело не только в даме, а если она покажет кому – нибудь, я умру от позора».

«Не покажет. Она положит письмо в корсет и каждую ночь, зажигая свечку на ночном столике, будет перечитывать, осыпая поцелуями. Подписывайте».

«Но вообразим, к примеру, что она не умеет читать. Ей придется показать кому – то, кто…»

«Что, месье де ла Грив! Не желаете вы сказать, что вы влюбились в деревенскую девку! Как, меня заставили растрачивать вдохновение для запугивания хамки? Единственный выход – вызвать вас к барьеру».

«Я сказал для примера. Для фантазии. Мне преподавали, что осмотрительный человек должен допускать вероятности, варианты, среди всех возможных даже самые невозможные…»

«Видите, вы тоже научаетесь выражаться таким манером. Но вы допустили нелепицу, среди всех невозможных самую смехотворную. Как бы то ни было, не хочу принуждать вас. Хорошо, вычеркните последнюю фразу и пишите далее под мою диктовку…»

«Но если я зачеркну, придется переписывать лист…»

«Вы еще и неусердны. Но муж разума всегда извлекает полезность из сумбура. Зачеркивайте. Готово? Замечательно. – Сен – Савен намочил палец в умывальном тазу, капнул водой на зачеркнутые строки. Бесформенная клякса медленно наливалась чернилами. – Пишите. Извините, Госпожа, за то что я не сумел уберечь мысль, которая, исторгая у меня эти слезы, ошеломила своей горячностью. Случается, что этнейским огнем вызываются к жизни сладчайшие ручьи солоноватых струй. Но, о Сударыня, сердце мое подобно раковине моря, которая, впитывая драгоценнейший пот восходов, порождает жемчужину и с нею совокупно растет. При мысли, что неблагосклонностью Вашей восхитится из сердца моего тот жемчуг, который столь ревниво в нем выпестован, сердце тает в хлынувшем из глаз потоке… Несомненно, де ла Грив, сейчас получилось лучше, мы убрали излишества… Лучше к концу поуменьшить эмфазу любовника, чтоб усугубилось сострадание любимой. Подпишите, запечатайте и передайте ей. Потом ждите».

«Ждать чего?»

«Север Компаса Осмотрительности указует на то, чтоб, пустив паруса по ветру, дожидаться Благоприятной Ситуации. В этих делах ожидание никогда не вредит. Присутствие усыпляет голод, а расстояние его усиливает. Будучи вдалеке, вы увидитесь львом, представши изблизи, можете показаться мышонком, что родился от горы. Несомненно, вы изобилуете превосходными достоинствами, но достоинства теряют блистательность, если их можно потрогать, а фантазия досягает дальше, нежели зрение».

Роберт поблагодарил и бросился домой, спрятав послание на груди, будто он его украл, будто боялся, что кто – то заберет у него восхитительное похищенное.

Я разведаю, где она, твердил он себе, поклонюсь и вручу ей письмо. Он метался на постели, воображая, как она будет проговаривать слова письма своими губами. Теперь он уже представлял себе Анну Марию Франческу из Новары в свете всех добродетелей, которыми наградил ее Сен – Савен; признаваясь, даже с помощью Сен – Савеновых речей, в любовной страсти, он почувствовал, что страсть возросла; неохотно втянувшегося в игру, вдохновение его воскрылило. Отныне он любил деву из Новары с тем же утонченным бешенством, которого было исполнено письмо.

Пустившись на разыскания той, от которой он был так расположен отдалиться, хотя пушечная канонада осыпала город, не обращая внимания на опасность, через несколько дней он ее повстречал на перекрестке улиц, несущую колосья, как древнеримская богиня. В смятении он бросился навстречу, не понимая толком, что надлежало сделать или сказать.

Поравнявшись с ней и дрожа, он загородил ей дорогу и сказал: «Прошу позволения…»

«Позволения? – со смехом отвечала дева. – Чего нужно?»