«Ах, эти штоссы и парады вульгарны до невозможности! Только ослепившись гневом, делают подобные выпады. У вас никакого понятия об Идее Фехтования. И никакого ближнелюбия, слыша, как вы поносите вшей и с гнидами. Вы животное до такой степени мелкое, что не в силах вообразить мир в виде большого животного, что показывал божественный Платон. Попробуйте, представьте, будто звезды суть миры, обитаемые тварями, и что каждая живущая в них тварь воплощает собою мир с собственными насельниками, и тогда без противоречия выходит, что и мы, и лошади, и слоны суть миры для чужеядных насекомых, на нас жительствующих. Они не в силах прозревать нас по причине нашей громады, и точно так же мы не прозреваем миры более громадные, несовместимые с малыми нами. Не исключено, что гнидская цивилизация воспринимает вашу особу как вселенную, и когда одна из вшей проползает сквозь ваши заросли ото лба до затылка, ее товарищи уважают первопроходицу, коснувшуюся пределов знаемой земли. Этот малый народец принимает ваши космы за леса, а после того как я вас взрежу, раны покажутся живущим на вас блохам озерами, если не морями. Вы причесываетесь, а для них это бури с океанскими приливами и отливами, но к прискорбию, их спокойствие возмущается что ни попадя, памятуя вашу привычку то и дело приглаживаться, как женщина. Вот я срежу одну бомбошку, вырву этим возглас печалования, а у ваших обитателей будет чувство землетрясения, опля!» – он оторвал кончиком шпаги позумент, почти распотрошив парчовый камзол аббата.

Тот содрогался от ярости, отскочил на середину площади, непрерывно оборачиваясь, чтоб сохранять за плечом пространство для отступления, и пробовал финт за финтом, пока противник не прижал его спиною прямо к фонтану.

Сен – Савен порхал вокруг аббата, как бы даже не атакуя. «Закиньте голову, месье аббат, взгляните на Луну и уразумейте, что ежели ваш Бог сподобился создать бессмертной душу, с него бы вполне сталось сотворить безграничный мир. Но если мир безграничен, и это распространяется как на пространство, так и на время, следовательно, мир вечен, а поелику мир вечен, он не нуждается в Создателе, что делает Творца совсем ненужным. Вот так казус, драгоценнейший аббат! Если Бог бесконечен, вы не можете ограничить его могущество. Он не сможет никогда ab operae cessare (Перестать работать (лат.)), и следовательно, окажется безграничным мир; но если мир безграничен, Бога в нем уже не станет; как вскорости не станет бантиков на вашем наряде!» И завершая свою речь живым примером, он отодрал своим оружием еще какие – то ленточки и побрякушки, которыми аббат, видно, тщеславился. Потом он пододвинулся к противнику, повернув острие под углом к небу; аббат, видя смену ангарда, попробовал ткнуть, Сен – Савен рубанул наотмашь по клинку шпаги; аббат разжал пальцы, эфес выскочил, он же левой рукой, унимая боль, обхватил запястье правой.

«О, – вопил священнослужитель, – как бы мне наконец тебя расквасить, блудодей, нечестивец, отродье всех растрепроклятых святых Парадиза, разрази тебя в кровь Христову!»

Окошко прелестницы открылось, кто – то высунулся и возмутился. Все участники, похоже, запамятовали первозамысел экспедиции и толпились около дуэлянтов, те же с возгласами танцевали вокруг фонтана, Сен – Савен изводил противника полукруглыми парадами и точечным колотьем.

«Кстати о Христовой крови, мсье аббат, – ерничал он. – Ваша Римская Святая Церковь вам вдолбила, будто наш грязный шарик – центр мира и весь мир пляшет вкруг Земли по – скоморошьи и наигрывает музыку сфер. Осторожно, вы слишком глубоко залезли в фонтан, замочите фалды, будете как старичок с недержаньем… Ну, а если посреди великой пустоты крутятся миры, числа коим нету, как полагал один философ, которого ваша братия спалила на площади в Риме, неисчислимые миры, обитаемые такими, как мы, существами, и если всех создал этот ваш Господь, как же сделать, чтоб Христос воскресал?»

«Как сделать, чтоб ты сдох, чертова кукла!» – надрывался аббат, с трудом отбивая Сен – Савенову кварту с кругом.

«Что, Христос воплотился только однажды? Значит, первородный грех совершился только раз и только на нашем шаре? Виданная несправедливость! Или для прочих, обреченных существовать без Божьего воплощенья, или для нас самих, потому что только на нашу долю выпадает искупление, а другие живут в совершенстве, как прародители до греха, и радуются прирожденному счастью без всякого крестоносительства. Или бесчисленные Адамы несметно повторяли свой проступок подзуживаемые всегда Евой, и всегда с яблоком? Тогда Христу, выходит, приходилось воплощаться, проповедовать и распинаться на Голгофе бессчетно раз сколько, и может, он и ныне занимается этим, и если миры нескончаемы, нескончаемы страсти Христа. При бесконечности страсти, бесконечны и формы мученья: если вне нашей Галактики есть земля, где живут шестирукие люди, как у нас тут на Terra Incognita, Божий сын должен там распинаться не на крестовидном древе, а на шестиконечном, что, мне кажется, уместно только в комедии».

«Комедию ломал ты сам, но теперь кончишь, проклятье!» – с этими словами аббат бросился на Сен – Савена, молотя куда попало.

Сен – Савен эффектно оборонился. Миг замешательства. Аббат занес над его головой оружие, тот как будто попробовал кольнуть вниз, промахнулся и скользнул тому в ноги. Аббат отвильнул и замахнулся выше, чтоб рассечь его сверху. Но Сен – Савен, и не думавший ослаблять колени, выпрямился, как молния, приоперся на левую руку, а правая взмыла наверх: это был Удар Баклана. Кончик шпаги вошел в щеку аббата и прорезал от носа до подбородка, отрубив левый ус.

Аббат выл и богохульствовал, как не снилось эпикурейцам. Сен – Савен салютовал по – фехтовальному, а окружающие рукоплескали его искусству.

Однако именно в этот миг в глубине квартала вынырнул испанский патруль, вероятно привлеченный шумами.

Французы инстинктивно схватились за эфес оружия, и испанцам представились шесть офицеров в боевой позиции. Испанец выхватил мушкет. Прозвучал выстрел. Сен – Савен упал. Ему прострелило грудь. Начальник испанцев увидел, что четверо лазутчиков, не думая стрелять в ответ, склоняются над простреленным, разглядел залитое кровью лицо пятого француза, догадался, что его люди потревожили дуэлянтов, скомандовал кругом, и патруль испарился.

Роберт поник над своим бедным другом. «Видели, – с трудом выговаривал Сен – Савен, – видели вы, ла Грив, мою штуку? Припомните и потренируйтесь. Жалко, если фокус умрет со мною…»

«Сен – Савен, дружище, – плакал Роберт. – Не надо умирать так глупо!»

«Как, глупо? Я побил глупца. Я умру на поле боя от вражьей пули. Я сумел выдержать в жизни меру. Серьезность надоедает. Зубоскальство приедается. Философствование утомляет. Паясничество отпугивает. Я совмещал все эти стили соответственно времени и случаю, бывал и придворным шутом. Но сейчас, если рассказать этот вечер как следует, выйдет не комедия, а трагедия. Не удручайтесь, что я ухожу, Роберт. – В первый раз он назвал его по имени. – Une heure aprиs la mort, notre вme йvanouie, sera ce qu'elle estoit une heure avant la vie… Хорошие стихи, не кажется вам?»

И умер. Выработали достойную версию, при согласии и аббата: Сен – Савен погиб в схватке с ландскнехтами, подошедшими к замку. Туара и штаб осажденных отдали ему почести как герою. Аббат доложил, что в этой схватке был тоже ранен, и приготовился получить продвижение по службе по возврате в Париж.