И когда он крикнул еще раз, Серафима подпрыгнула на воде и побежала, махая крыльями и отталкиваясь лапами, пытаясь подняться.

Пробежав шагов двадцать, она тяжело опустилась на воду и устало сложила куцые, подрезанные крылья.

До самой ночи она снова и снова пыталась лететь. Иногда ей даже удавалось оторваться от воды, но, пролетев несколько метров, она падала вниз.

Теперь Серафима все время проводила на озере.

Она шумно купалась, размахивала крыльями, изредка перекликалась с дикими лебедями.

К осени целые стаи их плавали на виду.

Серафима ни разу не присоединилась к ним. Даже если они сами подплывали к ней близко, она не спеша отплывала в сторону.

Когда стая удалялась на середину озера, Серафима, держась на расстоянии, плыла за ними следом.

В самом конце осени услышал Чадов на рассвете тревожные крики лебедя. Выскочив на крыльцо, он увидел Серафиму. Она стояла на островке, обычном месте своих ночевок, и, вытянув шею, хрипло, не умолкая, кричала, а очень высоко, перекликаясь на лету, уплывала вереница белых больших птиц.

Заметив Чадова, Серафима умолкла, подплыла к нему, вылезла из воды и, неуклюже перебирая черными лапами, подошла к крыльцу, прося есть.

Чадов, стоя на берегу, наблюдал за отлетом.

Большие белые птицы плавно уходили ввысь, делались меньше и меньше. Прощальные крики их звучали тише и мелодичнее, потом из цепочки образовался угол, и самая длиннокрылая птица, летевшая сзади, заняла место в вершине угла. Она вытянула шею и крикнула высоко и звонко, словно ударили в колокол из чистого серебра. И за ней, перекликаясь на разные лады, зазвенела стая.

Чадов узнал вожака по голосу; за этим лебедем и его подругой он часто подолгу наблюдал в бинокль. Это была самая старая и самая дикая пара на озере. Та самая единственная пара, которую застал Чадов, поселившись здесь семнадцать лет назад.

И, хотя за семнадцать последних лет лебеди не слышали здесь ни одного выстрела, эта пара не могла преодолеть свой страх перед человеком.

Другие лебеди родились в лучшее время и почти не боялись людей. Чадова они видели ежедневно, привыкли к нему и подпускали совсем близко. Чадов почти всегда мог точно сказать, сколько лебяжьих гнезд на озере и даже количество яиц в них.

Каждый кусок земли, годный для гнездовья, был у него на примете. Но гнезда этой пары он долго не мог отыскать. И только в прошлом году в зарослях камыша, куда даже на челноке с трудом удавалось проникнуть, Чадов наткнулся на их гнездо.

Куча сухого тростника плавала на воде. В бинокль Чадов разглядел часть белой спины и насторожённую голову на тонкой, прямой, как палка, шее.

Чадов не решился беспокоить хозяев гнезда. Он наблюдал за ними издали в бинокль.

Эта пара была удивительно похожа друг на друга. Оба высокие, тонкошеие, с резко удлиненными туловищами, всегда настороженные и дикие, они не были похожи на других лебедей, выросших в лучших условиях. От Серафимы они отличались так сильно, словно принадлежали к другой породе.

Чадов окрестил их Дикарем и Дикаркой.

Наблюдая за Дикарем и его подругой, Чадов заметил, что она с трудом забирается в свое плавучее гнездо и сильно хромает.

Тогда Чадов понял, почему так пугливы и недоверчивы эти лебеди и почему они не делают гнезда на суше, где трудно передвигаться искалеченной птице.

И всегда, когда улетали лебеди и Чадов слышал грустный, высокий голос Дикаря, он сам грустил, как будто отправлял в дальний и опасный путь дорогих и близких.

Ни у одного лебедя, кроме Дикаря, не слышал Чадов такого высокого и металлического голоса. Казалось, долгие годы, полные опасности и борьбы, выработали такой серебряный, звенящий, чистый тон.

Теперь вожак занял свое место, крикнул еще раз, и стая легко поплыла к югу.

Чадов посмотрел на Серафиму. Погрузив голову и шею в воду, она рылась в иле.

– Эх ты, птица! – укоризненно сказал ей Чадов и, постояв, ушел в лес.

Весной вернулись лебеди, и Серафима сама сделала попытку сблизиться с ними. В первые часы, когда лебеди еще не успели разбиться на пары и держались табуном, Чадов попытался пересчитать их.

На маленьком челноке он незаметно притаился в камышах и, наведя бинокль, ждал удобного момента.

Весь день было ветрено. К вечеру все стихло, но по озеру еще ходила, перекатываясь, крупная зыбь.

Птицы отдыхали, сидя шеренгой одна около другой, покачиваясь на волнах.

Неожиданно над озером разнесся резкий, звенящий крик. Это был голос Дикаря, и на голос вожака дружно отозвалась стая. Несколько раз трубил вожак, и каждый раз отвечала стая.

Голоса птиц звучали резко, но красиво. Озеро смягчало звуки, и они сливались с шумом волн в одну мелодию, полную легкой грусти и силы.

Чадов спрятал бинокль и закрыл глаза. Ему казалось, что озеро поет знакомую старую песню, слов которой он теперь не мог вспомнить.

Песня оборвалась сразу. Чадов открыл глаза; стая сидела на том же месте, но еще теснее прижавшись один к одному. У всех были высоко подняты головы и выпрямлены шеи.

Недалеко от стаи Чадов увидел еще одного лебедя. Он приближался к шеренге медленно, зигзагами, часто останавливаясь. Чадов понял, что этот лебедь не принадлежит к стае. Лебеди молча наблюдали за его приближением. Чем ближе была стая, тем медленнее плыл пришелец. Наконец, когда до неподвижно замершей перед ним шеренги не осталось и двух метров, гость остановился и крикнул. Крикнул хрипло и дребезжаще. И Чадов узнал Серафиму.

Лебеди молчали. Только казалось, что они еще выше подняли головы. Тогда Серафима согнула шею, закричала еще раз и ударила крыльями по воде.

Обычно так поступала она, когда выпрашивала у Чадова пищу.

Стая закричала в ответ пронзительно, вразброд, и, нарушив строй, птицы толпой двинулись навстречу гостье.

Самый большой самец выскочил вперед, изогнув длинную, крутую шею, изо всей силы ударил Серафиму клювом по голове.

Серафима завертелась на одном месте, часто размахивая крыльями.

Дикарь еще раз нацелился ей в голову, но промахнулся. Тогда он принялся долбить крепким, как долото, клювом спину гостьи, потом вцепился ей в шею, гнул ее книзу, как будто собирался утопить.

Серафима вырвалась и хотела удрать, но сразу же оказалась в кольце. Всюду, куда она ни поворачивалась, ее встречали клювы и крылья.

Дикарь опять догнал ее и колотил не переставая.

Кольцо родичей, готовых принять участие в расправе, начало быстро сжиматься. Серафима уже не сопротивлялась; она только беспомощно, молча махала крыльями.

Появление Чадова спасло ей жизнь. И, когда лебеди с разбегу шумно оторвались от воды и улетели в другой конец озера, Серафима покорно поплыла следом за челноком.