Молодая женщина протягивает через барьер букет цветов. Злодей тянется зубами к букету. Запах цветов щекочет ему ноздри и родит далекие и смутные воспоминания.

Злодей задирает голову, приподнимает хвост и долго звонко ржет.

И вдруг торжественный, освященный временем и традицией момент нарушается. На дорожку незаметно спускается маленький старичок с живыми, шевелящимися усами.

– Стыдно, стыдно, так не поступают честные и порядочные люди! – кричит старичок на растерявшихся судей и машет перед их носом палкой. – Зачем вы темните лошадь? Эту лошадь зовут Браслет Второй. Это лучшая лошадь по резвости и породе, которую я видел за свою жизнь. Его отец – Браслет Первый, мать – Злодейка с завода Лысухина. Такую лошадь стыдно скрывать. Ее надо отправить на завод.

Старик не окончил речи. Злодей, услышав его голос, встрепенулся и ткнул мордой в плечо старика. Губы зашарили по рукам и карману.

– Узнал, узнал, – растроганно лепечет Рыбкин.

Прозрачная капля выкатилась из-под синих очков. Рыбкин тихо всхлипнул.

Злодея увели. Следом шел Сенька, поддерживая под руку слепого старика.

* * *

Через четыре года наездник Мочалкин выиграл вступительный приз на гнедом жеребце Браслете Третьем.

Но Рыбкин уже не слышал его четкого хода. Два года назад навсегда замерли подвижные моржовые усы. Торжественный и строгий, на высоком белом катафалке в последний раз ехал старик. Шестеро вороных, без единой отметины рысаков, с трудом сдерживаемых на поводах, выгибая шеи и играя мускулами, шагали в такт шопеновского марша.

Два человека с ружьями в руках пристально смотрели в воду. Они стояли как завороженные, не разговаривая и не шевелясь. Один из них, плотный, лет сорока, очень румяный, пучеглазый, был доктор, городской человек, впервые приехавший на это озеро.

Он стоял на крохотном островке в устье небольшого заливчика, забравшись на кучу сухого камыша.

Другой, тоже лет сорока, худой и высокий, был служащий заповедника – Чадов. Русая редкая бородка не старила его, а удлиненные синие глаза придавали скуластому лицу его отпечаток женственности.

У самого берега, за кустами еще не распустившейся черемухи и лозняка, виднелся небольшой домик, носивший название поста № 5. В этом домике уже много лет одиноко жил Чадов. Он изучал привычки водоплавающих птиц и охранял их от браконьеров и хищников.

Чадов стоял недалеко от доктора на берегу заливчика в воде выше колен.

В небе уже давно началась весна, и оно, голубое до синевы, высокое и чистое, повисло над землей.

Внизу, на земле, весна в этом году запоздала. Но теперь она старалась наверстать потерянное. Озеро еще два дня назад было плотно покрыто льдом, а сегодня оно так переполнено водой, что издали кажется выпуклым. Синее небо отражается в воде, а от этого озеро выглядит еще шире и глубже, как опрокинутое небо. По воде плывут одинокие тучи, так похожие на льдины, еще кое-где уцелевшие, что сразу их трудно различить.

Доктору казалось, что остров под его ногами повис между бездонным, прозрачным небом и бездонным, прозрачным озером и медленно движется навстречу плывущим тучам.

От этого движения крохотного острова в необъятном пространстве сжималось сердце, как на качелях, и кружилась голова. Доктор жмурился и смотрел на берег.

Там стоял, окруженный водой, неподвижный, как пень, Чадов. Он ни разу не шелохнулся и ни разу не оторвал глаз от воды. Доктор с удивлением и завистью смотрел на него. Но вот Чадов сделал едва уловимое движение и осторожно, не торопясь, поднял к плечу двустволку.

Доктор заметил, что плавающая невдалеке от Чадова льдина медленно задвигалась, как живая, и от нее кругами зарябила вода. Потом волнение усилилось и стало приближаться к берегу. Доктор разглядел большое темное полено метра в полтора длины. Вокруг этого полена суетились и терлись с полдесятка щук. Они бестолково во все стороны толкали полено, во много раз превосходившее их размером: некоторые от усердия даже перекатывались через него, сверкая на солнце пятнистыми боками.

Полено двигалось медленно и постепенно приближалось к Чадову.

Он стоял с двустволкой у плеча и ждал. Когда странная процессия приблизилась шагов на двадцать, он выстрелил разом из обоих стволов.

Полено прыгнуло в сторону, как от толчка, и медленно повернулось, выставив из воды молочно-белый живот.

Чадов еще глубже забрался в воду и поднял полено – толстую, переполненную икрой щуку.

Выстрел нарушил тишину. Совсем рядом с охотниками поднялась, свистя крыльями, стайка чирков, а в ближайших полузатопленных кустах кто-то громко захлопал крыльями; потом кусты зашевелились и на озеро выплыл лебедь.

Чадов увидел лебедя, повернулся к берегу и торопливо побежал из воды.

Заметив удивление на лице доктора, он улыбнулся и крикнул:

– Беда мне с ней. Зазеваешься – обрызгает. Переезжайте, доктор. Чаю попьем.

Доктор на челноке переправился на берег. Чадов подобрал щуку и пошел ему навстречу. Рядом, ни на шаг не отставая, плыл лебедь.

Увидев незнакомого человека, птица немного отстала, но, когда доктор вылез из челнока, она подплыла к самому берегу.

– Вы еще не видели? – спросил Чадов. – Это моя воспитанница Серафима.

Доктор разглядел лишенный бугра, черный с желтым клюв, толстую, коротковатую шею и спросил неуверенно:

– Это кликун?

Чадов кивнул.

– Тут на озере только кликуны и водятся, – сказал он. – Но она безголосая.

– Ручная, – сказал доктор, любуясь смело плавающей около них птицей.

Лебедь Серафима плавала вдоль берега, разрезая грудью воду.

– Отчего же она безголосая? – спросил доктор.

– Голос-то у нее есть, – улыбнулся Чадов, – но такой, что хоть уши закрывай. Видите, вас боится, – показал он на Серафиму, – не будь вас, она бы мне житья не дала.

– Давно она у вас? – спросил доктор.

– Четвертый год будет. – Чадов набрал в черный, прокопченный чайник воды и подвесил его над огнем.

Серафима подплыла к самому костру и, не вылезая из воды, замерла в неподвижности. Огни костра, отражаясь, мелькали у нее в глазах, и от этого глаза ее казались лукавыми и смеющимися.

– Почему вы ее назвали таким именем? – любуюсь птицей, спросил доктор.

– Жена у меня была Серафима, – просто сказал Чадов.

– Вы женаты?

– Был женат, скучно ей тут – жене. В лесу жить – привычку надо иметь, – глядя в лицо доктору, задумчиво сказал Чадов.

– Ну, а вы? Вам не скучно? – спросил доктор.

– Нет, не скучно. Я с самого начала тут, как заповедник сделали… В двадцать пятом году здесь одна только лебединая семья осталась. Остальных всех перебили. А вот летом, теперь, на каждом острове гнездо. А уток и другой птицы не сосчитать, – рассказывал Чадов, грея у огня ноги в высоких охотничьих сапогах.