Но…

В одну и ту же реку не войдешь дважды. И вот уже какой-то неуловимый налет увядания появился на лицах людей, тень обреченности легла на ветшающие стены, на брусчатку мостовой… Уехали бесы, и кое-кто из свободных граждан почувствовал себя не таким свободным, как раньше, и начал всерьез задумываться: а действительно ли это привилегия, всеобщее Право на смерть?! И не так строго следили помощники Порченых жрецов за соблюдением Кодекса Веры, и скучали без дела Пауки, пропивая в кабаках дармовое казенное жалование; и ветер на городских улицах еле заметно пропитывался тлением, и осенняя дремотная пелена сгустилась над великим Согдом. Не было больше восхитительного бесправия бессмертных, ушли таинственные демоны-Пустотники, и в городе остались одни люди…

А людям стало скучно. Бытовая сказка про хитрых плутов, глупых лавочников и неверных жен…

Да, Пустотники тоже ушли. Вслед за бесами. Часть из них осела в удаленных деревнях, часть удалилась в глубь лесов, избрав путь отшельничества, и, пожалуй, это были самые мудрые из всех…

Остальные пытались приспособиться. Они очень пытались…

* * *

…Пустотник уходил. Селение давно осталось позади, и сейчас он был один, – один среди бескрайней степи, переходившей ближе к горизонту в грязно-желтое бесплодие песков Карх-Руфи. Ему некуда было спешить. Да и идти, собственно, тоже было некуда – разве что в пустыню…

В пустыню. Именно туда он и направлялся. Один – и по щекам Пустотника медленно катились слезы. Ветер высушивал их, но бороздки на пыльной коже все равно оставались. А человек равнодушно, как заведенный, переставлял ноги, одну за другой, и его стеклянные, остановившиеся, змеиные глаза плакали солью отчаяния и безнадежности…

За что, господи, за что?! Ну почему я не могу жить, как все люди?! Господи, которого здесь не знают, – за что проклинаешь?!

В начале была деревня. Правда, на первых порах сельчане отнеслись к чужаку с недоверием, опасливо косясь вслед, когда тот шел по улице, кутаясь в свой шуршащий плащ. Потом – привыкли. Он поселился на отшибе и вскоре стал кем-то вроде местного костоправа: вывихи, переломы, мази и настои, и даже горбуны под его умелыми пальцами выглядели… прямее, что ли…

Привыкли, расслабились, зауважали, и теперь не только с болью, но и за советом шли, и просто поговорить, отвести душу… И каждому он старался помочь в меру своих сил, а меры этой хватало на многих…

Разве что женщины все еще сторонились его, пока не нашлась одна, – причем именно та, на которую и сам Пустотник поглядывал с робкой надеждой. Как ни странно, он, знающий и умеющий куда больше всех этих людей, взирающий на них с высоты своего опыта, почти бог или демон, захоти он стать тем или другим, – перед женщинами он робел как мальчишка, и понимал в этом деле куда меньше, чем самый худосочный деревенский подросток; и что-то холодное, неумолимое временами стискивало сердце…

Праздник удался на славу. Вся деревня шумно поздравляла молодых, а настойка Красного корня, приготовленная лично Пустотником, была выше всяких похвал. Наконец подвыпившие гости отжелали новобрачным все что положено и разошлись по домам, и они остались вдвоем. Он долго не решался прикоснуться к ней – и тогда она первая подошла к нему, берясь за бронзовую пряжку на плече, и он впервые позволил себе расслабиться…

Женский крик, крик боли, ужаса и отчаяния взвился над деревней – и тут же потонул в диком торжествующем реве… реве, который не могла исторгнуть ни одна глотка в этом мире, – ни человеческая, ни звериная…

Большая Тварь, проклятие Меченых Зверем, вышла из-под контроля.

Утром он попытался покончить с собой, но зверь и тут оказался сильнее. Ящер не хотел умирать, а человек хотел – но не мог!

Несколько дней он бессмысленно кружил по лесу, с гулкой пустотой в сознании, втайне надеясь свалиться с какого-нибудь обрыва, разбиться, разорвать это ненавистное двойное тело… Но этого не произошло, и тогда он понял, что должен делать.

Он должен предупредить остальных Пустотников. Пусть не все звери столь чудовищны, как Большая Тварь, но они опасны для людей. И вдвойне – для тех людей, которых они любят… Они – Пустотники; когда еще могут любить…

У Пустотников не будет потомства. Они живут долго, очень долго, но они в конце концов смертны – и умрут бездетными.

* * *

Пустотник-волк внимательно выслушал исповедь Большой Твари и долго молчал. А потом тихо и печально произнес:

– Ты опоздал.

– Опоздал? Значит, и ты…

Волк молча кивнул.

– А она… тоже погибла?…

– Нет. – Ответ прозвучал глухо и отстраненно. – Но теперь при виде меня или другого Пустотника она впадает в истерику. И я ничем не могу ей помочь.

– И ты ушел…

– И я ушел.

Некоторое время оба собеседника боялись говорить. Но говорить было надо.

– Ты не пытался предупредить остальных? – заставил себя разлепить губы тот, который был Большой Тварью.

– Пытался. Но тоже опоздал. Лишь у двоих все прошло более или менее благополучно. Первый сумел сохранить контроль. А второй… Он – пардус, но они с женой любят друг друга…

Больше говорить было не о чем.

– Значит, у нас не будет детей… Что ж, это и к лучшему.

Тот, который был волком, как-то странно глянул на собеседника.

– К сожалению, ты и здесь ошибаешься. Или – к счастью… Мы не можем иметь детей в человеческом облике. Но у наших Зверей мощный инстинкт продолжения рода, а в лесах достаточно самок. Самок-животных. Так что дети не только будут, но и уже есть. У меня. И не только у меня…

Тот, который был Большой Тварью, грузно поднялся.

– Возможно, ты и прав. От судьбы не уйдешь. Но если это неизбежно – дети Пустотников от зверей, мы должны сделать все, чтобы они выросли людьми.

Тот, который был волком, согласно кивнул. Пустотник шагнул к двери, но задержался на пороге.

– Это выход, – сказал он. – Но он – не для меня. В этом мире, кроме нас, нет Больших Тварей. Да и нас после Сифского побоища осталось совсем немного… Я не могу убить себя – но я ухожу в пустыню. У меня не будет детей. И у таких, как я.

Дверь за тем, кто был Большой Тварью, тихо закрылась. Тот, который был волком, долго сидел за столом задумавшись. В доме было темно и пусто.

– От судьбы не уйдешь… – наконец пробормотал он. – Даже в пустыню. В пустыню, где водятся песчаные вараны… до трех метров в длину… От судьбы не уйдешь…

* * *

…Тому, который был волком, было тяжело со своими детьми. Ведь он видел в них прежде всего людей – пусть оборотней, Изменчивых, как он сам звал их, – но ЛЮДЕЙ!…

И когда несмышленые волчата время от времени превращались в вопящих, беспомощных малышей – они страшно пугались, и мать-волчица неодобрительно рычала на них, что не нуждалось в переводе… «Ну вот, все в отца, опять непонятно чем занимаются…» К его изменениям она успела привыкнуть, но дети, ее дети!…