Может быть, та детская радость при виде мотылька и есть высшая истина, в которой заключена правда жизни? Не абстрактное народное счастье, в кое приходится загонять людей штыками и пулями, а простое и ясное, как Божий день, счастье просыпаться и видеть небо над головой, слышать шорох травы и голос ребёнка?

«Что теперь делать? Где искать Капитолину?»

Ольга Петровна не сомневалась, что с Фаиной девочка в безопасности, и это помогало привести мысли в порядок. Склонив голову, она несколько раз глубоко вздохнула. То ли крик, то ли стон, застрявший глубоко внутри, царапал пересохшее горло. Согнувшись в дугу, Ольга Петровна потащилась на кухню глотнуть воды, но в этот момент зазвонил телефон.

Машинально сняв трубку, Ольга Петровна прокашлялась:

— У аппарата.

— Оля, — после пережитого кошмара слова Кожухова прозвучали мягко, почти нежно, — я выслал за тобой машину. Приезжает товарищ из Московского ЦК, будем решать вопрос обороны Петрограда. Мне необходимо иметь своего человека на заседании.

Прежде чем ответить, Ольга Петровна поправила скромную брошь, скалывавшую концы воротничка, и уже ровным тоном сказала:

— Да, Савелий. Я непременно буду.

Обратно домой Ольга Петровна вернулась уже под утро и долго возилась с керосиновой лампой, потому что электричества не было давно, ещё с начала осени. Воды ополоснуть руки тоже не нашлось. Она видела разорванные клочья труб в парадных, но не придавала особого значения отсутствию воды, потому что дома о хозяйстве заботилась няня, а в исполкоме водопровод исправно работал. Наверное, теперь придётся приносить воду самой. Интересно, откуда?

Обнаружив в чайнике остатки холодной воды, Ольга Петровна подумала, что ради чаю придётся растопить печку. Подумав о горячем, она обнаружила, что в квартире стоит ледяной холод, а сама она начинает подмерзать, несмотря на тёплое суконное пальто, добротно подбитое лисьим мехом.

Голова гудела, отдаваясь болью в висках. Она настолько вымоталась, что едва слушала речь председателя Реввоенсовета товарища Иосифа Давыдовича Троцкого, который истерично настаивал на активных действиях против генерала Юденича. Зиновьев при этом выглядел явно растерянным и то и дело бросал тревожные взгляды на товарища Кожина и Ольгу Петровну.

— Зиновьев ждёт поддержку, хочет переложить ответственность на чужие плечи, — уголком рта шепнул Кожин, — но Йося прав, надо рубить сплеча и не оглядываться назад.

— Затруднением для нас является право прибежища Юденича в Финляндии! — кричал Троцкий. — Мы должны сорганизовать сильные духом рабочие коммунистические отряды и бросить их в гущу борьбы. Сейчас нет места расхлябанности и нерешительности. Вперёд и только вперёд, без жалости крушить белогвардейцев нашим революционным кулаком!

Сняв с плиты холодный чайник, Ольга Петровна попила из носика, потому что не оставалось сил потянуться за стаканом.

«Да что же это со мной? — вяло подумала она, пробиваясь сквозь нарастающий шум в ушах. Дышать вдруг стало трудно и больно. — Неужели испанка?[18]Тогда смерть. Смерть…»

Ольге Петровне стало жутко, но не от страха смерти, а оттого, что не отпоют на похоронах. Зароют в стылую землю, выстрелят салютом над свежей могилой, а потом протяжно, с волчьей монотонностью прорыдают «Мы жертвою пали в борьбе роковой!»

И никто не проронит ни слезинки. Никто.

Господи! Не допусти.

Засуетившись, Ольга Петровна стала копаться в карманах пальто в поисках клочка бумаги — написать последнюю волю, потом вспомнила про бювар с почтовыми листами и пошла в комнату. Перед глазами плыли радужные круги.

— Нет-нет, только не это! Я не хочу умирать как коммунистка, хочу по-людски, по-христиански.

Дверь в комнату оказалась закрытой. Из последних сил Ольга Петровна несколько раз дёрнула за ручку, а потом медленно осела на ледяной пол и закрыла глаза.

* * *

Вокруг преобладали синие тона, изредка подкрашенные тёмно-лиловым оттенком, похожим на одеяло в спальне. Было очень жарко, и хотелось пить, но губы запеклись жжёной коркой, и Ольга Петровна никак не могла их разомкнуть. Откуда-то сверху она слышала тонкий звук колокольчика и голос мужа, который терпеливо повторял её имя:

— Оля, Оля, иди за мной.

Она подала ему руку, ставшую невесомой, и внезапно очутилась на выпускном балу в гимназии. Тогда мама в первый раз позволила украсить наряд тонкой ниткой жемчуга. Она надела бусы под кружевной воротник. И хотя жемчуг был не виден, Ольга Петровна всё равно считала себя самой нарядной девушкой в классе.

— Оля, Оля, Ольга Петровна, — снова зазвучало извне, перебивая плавное течение мыслей. Когда на лицо хлопнулось что-то холодное и мокрое, Ольга Петровна сумела разлепить веки. Оказывается, уже наступил рассвет и в полутьме коридора смутно виднелись силуэты людей. Когда по лбу и щекам снова проехалось влажное полотенце, она попыталась приподняться.

— Очнулась! — радостно произнес мужчина, в котором она с трудом узнала Савелия Кожухова. — Я уж было думал, что потерял боевого товарища. Поживём ещё, Оленька! У нас много дел впереди. А сейчас в больницу, в больницу, и не спорь.

Спорить Ольга Петровна не смогла, даже если бы захотела, и безропотно позволила подхватить себя на руки.

— У неё жар, горит вся, — пробормотал кто-то рядом с Кожуховым, — надо бы кислым морсом попоить.

— Всё сделаем, не беспокойся, — с пыхтением отозвался Кожухов. — А тебе большое спасибо. Вовремя появилась. Ты здесь останешься?

— Нет, к себе пойду, — ответил смутно знакомый женский голос, — не хочу по чужим углам околачиваться.

Ольга Петровна прометалась в жару три недели. Очнулась, когда в окно застучали весенние капли первого дождя. Словно смывая остатки болезни, дождь принёс облегчение и отменный аппетит. Спасибо товарищам из Петросовета за усиленный паёк по болезни. Очищая яйцо или намазывая маслом ноздреватый клейкий хлеб, она ловила себя на мысли, что руки трясутся от нетерпения поскорее затолкать еду в рот. Организм брал своё, и, едва поднявшись на ноги, она запросилась на выписку.

— Мало того, что голод, холод, так ещё и эта проклятая испанка людей косит, — сказала Ольге Петровне сестра милосердия, провожая её к выходу, — прямо «Десять казней египетских». Вы выжили, потому что питались хорошо и организм не ослаблен. Да ещё в отдельной палате лежали. А другим что прикажете делать? — она кивнула головой в сторону длинного коридора, где вдоль стен лежали люди, которым суждено в ближайшие сутки стать покойниками.

Полупрезрительная интонация сестры и дерзкий взгляд извещали Ольгу Петровну о том, что, по мнению сестры, в эпидемии испанки виновата она лично, как представитель новой власти.

— Я не знаю, — сказала Ольга Петровна.

Проигнорировать вопрос и промолчать не получалось, потому что именно эта сестра выпаивала её с ложечки и меняла нижнее бельё, перепачканное нечистотами.

Сестра усмехнулась:

— Не знаете, а декреты выпускаете. — Она постучала пальцем по листку газетной