неистово ругался с дворником.

Фаина немедленно приступила к делу:

— Фёдор, мне нужны дрова. Хоть пара охапок.

— Какие дрова? Глянь на солнце, скоро капель закапает, снег растает! Пролетарии должны уметь без дров обходиться.

— То пролетарии, — сказала Фаина, — они пусть хоть без штанов обходятся. А ты мне детей поручил. Чувствуешь разницу?

Наверное, Тетерин разницу почувствовал, потому что задумчиво почесал пятернёй чуб:

— Понимаешь, какое дело. Чтобы добыть дрова, надо буржу… — Он запнулся и продолжил: — надо граждан на разбор ломья наладить, а народа у нас раз-два и обчёлся. Город-то, почитай, пустой. А по квартирам сидят те, кому деваться некуда, да большинство из них бабы с детьми. Пока за детьми присмотра нет, их на работу не выгнать. Вот и получается такая карусель. — Он покрутил пальцем в воздухе.

Фаина косо глянула в его озабоченное лицо, на котором солнечными брызгами пестрели веснушки.

— Давай дрова, и всё тут! Хочешь, пойдём вместе с тобой искать. На первое время надо хоть охапку раздобыть, иначе я москательную не отмою.

— Фу-ты ну-ты, ножки гнуты! — шутовски воскликнул Тетерин. — Барыня какая нашлась, командовать тут будет!

— И буду! Я не для себя прошу, а для детей. А раз ты народная власть, твоё дело помощь народу оказывать, а не тычки раздавать.

— Ишь как заговорила. А я думал, что ты тихоня, слова лишнего не вымолвишь.

— Я тоже так думала, пока ты меня к делу не приспособил.

Запрокинув голову, Фёдор весело блеснул рядом белых зубов:

— Эх, товарищ Фаина, так и быть! Раздобуду чуток топлива. — Он вдруг озорно подмигнул. — А я в тебе не ошибся! Будет из тебя толк!

* * *

Из тёмной дыры сна выдернул настойчивый звонок в дверь. Притулившаяся рядом Капитолина вздрогнула и перевернулась на другой бочок. Фаина кинула взгляд на часы в массивном чугунном корпусе, украшенном фигурой петуха: шесть утра.

Часы она давно бы продала, если бы не их неимоверная тяжесть. Такую махину до рынка не дотащишь. Часы пользовались хорошим спросом, и крестьяне часто интересовались, нет ли на обмен господских ходиков. Себе можно оставить маленькие каретные с треснувшим стеклом. Показывают, и ладно, сейчас не до красоты.

— Кого принесло в такую рань?

Вскочив как на пожар, Фаина обнаружила, что заснула, не раздеваясь, так намаялась за вчерашний день. Шутка ли, с утра до ночи скоблить, мыть и вывозить мусор из изрядно загаженной москательной лавки.

Прикрыв одеялом Капитолину, она побежала по коридору, на ходу заплетая растрёпанную косу.

Звонок снова тренькнул и затих.

— Иду, иду. Кто там?

За дверью завозились:

— Пакет от товарища Ольги Петровны Шаргуновой.

Она распахнула дверь.

Пожилой мужчина со шрамом на щеке выглядел угрюмо и сонно. Отвернувшись в сторону, он широко зевнул и сплюнул с губ прилипшую крошку махорки:

— Ты, что ли, Фаина?

— Я. — Фаина поёжилась, потому что не успела сунуть ноги в валенки и стояла в одних чулках на ледяном полу.

— Коли ты, то получай. Товарищ Шаргунова наказала передать лично в руки.

Он протянул клеёнчатую кошёлку, прикрытую сверху бумаженцией с жирной надписью «Декрет». Сумка оказалась увесистая, и Фаина прижала её к животу.

— Что там?

— То мне не ведомо. — Посыльный снова зевнул. — Моё дело маленькое. Поступил приказ отнести и передать — я выполнил. Давай-ка лучше распишись в получении. — Он достал из отворота пальто клочок бумаги и карандаш. — Писать умеешь?

— Грамотная.

— Тогда пиши: получено в целости и сохранности. И имя. Да карандаш послюни, как следует, чтобы подпись покрепче была.

«Получено в целости и сохранности», — послушно вывела Фаина, хотя понятия не имела, что в целости — может, посыльный по дороге весь груз ополовинил. Поди знай, какого прощелыгу послала Ольга Петровна.

На миг она устыдилась своих предположений и горячо произнесла:

— Спасибо тебе, дяденька.

— Нашла дяденьку! Прощевай, племяшка. — Он хмыкнул. — А девка ты ладная. И коса у тебя хороша, как у моей Маруськи.

В сумке оказался мешочек пшённой крупы, штук десять крупных картошек, несколько вяловатых вобл с ржавым душком и пачка денег, которые в народе называли «пятаковками» за то, что были подписаны комиссаром Пятаковым. Кроме пятаковок, в ходу одновременно были керенки[19]и старые николаевки, причём последние ценились выше бумажных фантиков новой власти.

— Пригодятся, когда сковырнут эту шелупонь, — сказала одна крестьянка на рынке, намекая на власть большевиков, — недолго им осталось над народом измываться. Погляди, до чего дошло, за тысячу керенок можно купить один коробок спичек, и те сырые!

«Значит, Ольга Петровна поставила нас на довольствие», — подумала Фаина, но мысли тут же перескочили на насущное: где найти людей для работы в новом детском саду и кто разберёт для выноса огромный прилавок, насквозь пропахший хозяйственным мылом и керосином.

* * *

Новое дело Фаина начала с молитвы. Если будет на то Господня воля, то Он надоумит, как поступить.

И действительно, вместе с последним поклоном она поняла, что перво-наперво надо обойти всех жильцов, посмотреть, сколько детей могут привести, порасспросить, не хочет ли кто в помощники, да пообещать, что в москательной лавке за ребятишками будет хороший пригляд. В самом деле, не декрет же издавать: так, мол, и так, сдавайте детей в домдетсад! Нормальным родителям надо на няньку глянуть, удостовериться, что она не запьёт, не загуляет и детей одних не бросит на произвол судьбы.

Сказано — сделано. Пошли. Капитолина на руках крутилась, вертелась, хныкала и стучала ногами, но Фаина строго-настрого урезонила:

— Не мешай, сиди тихо. Мы с тобой теперь трудящиеся, поэтому не должны капризничать. Что бы Настюша сказала, если бы увидела, как ты балуешь?

При упоминании Насти Капитолина всегда затихала, а потом долго смотрела куда-то вдаль, словно видела за горизонтом нечто этакое, куда взрослым догляда нет.

Сегодняшнее утро зародилось бледное, будто больное, с чахоточным румянцем солнца на обветшалой крыше, с которой март уже успел согнать ледяные слёзы сосулек.

В первой же квартире механический рычажок звонка был вырван напрочь, стучать пришлось долго. Сначала стучала ладонью, а потом каблуком в дверь.

По звукам и шорохам Фаина чувствовала, что за дверью есть жизнь. Пустые, вымершие квартиры узнавались сразу по особому нежилому духу с оглушительной тишиной внутри, какая бывает в пустых колодцах.

— Откройте, свои!

«Какие теперь свои, и кто эти свои?» — мелькнуло в голове, когда скрипучий голос вопросил:

— Вы к кому?

— К вам. Я из Домкомбеда, — выпалила Фаина заготовленное начало речи. Дальше она запнулась и уже скороговоркой протараторила: — Я хочу узнать насчёт детей.

Дверь резко распахнулась, и в клубах сырого холода на пороге возник старик в шубе до