— Все дело в том, — голос Марка стал глуше, — что я просто не умею быть отвергнутым. Потому и тороплю события, что боюсь отказа… ну и сам навлекаю его на свою голову.

— Я тебя не отвергала, просто… просто отложила на более поздний срок.

— Да, наверное. Тебя я и не виню, только себя самого.

Некоторое время они молча пили чай.

— Пора идти, — наконец сказала Кейт, более счастливая, чем когда-либо за последние годы. — Чай был очень хорош.

— Ты придешь еще?

— Конечно.

Она прошла к восточному окну. Внизу был миниатюрный садик, за ним другой, а еще чуть дальше виднелись задние стены домов соседней Бридж-стрит. За окнами прямо напротив молодая женщина вешала занавески.

— Марк! Посмотри-ка.

Он подошел и встал рядом.

— Видишь вон ту женщину?

— Да, и что?

— Как бы я хотела, как хотела быть на ее месте!

Хелен всегда отвечала отказом на предложение устроить себе офис прямо в Мэнсфилд-Хаусе. Одним из ее важнейших принципов было: это не просто убежище, а дом, все в нем живущие — семья, на каждом лежит определенная доля ответственности за других, и совсем ни к чему иметь там угол, куда можно бежать с любой мелкой проблемой.

— Это не позволяет женщинам сосредотачиваться лично на себе, — говорила она, — и помогает сплотить коллектив.

Бывая в Мэнсфилд-Хаусе, Хелен старалась не выходить с кухни, чтобы никто не мог подкараулить ее и припереть с чем-нибудь к стенке.

Кухня представляла собой пристройку к задней части дома, в запущенном саду. В ней имелось несколько третьесортных плит разной степени новизны, длиннющий стол, занимавший всю центральную часть, и раздвижные стеклянные двери, посредине густо захватанные и выходившие на каменный пятачок с унылой жаровней для барбекю, давно не чищенной и местами ржавой от влаги. Кухня никогда не пустовала, она служила общим залом и с успехом выполняла свою функцию буквально во всех отношениях.

Когда миссис Ченг впервые переступила порог Мэнсфилд-Хауса, больше всего ее поразила именно жизнь кухни: почти первобытное обобществление всего, что там находилось (от банок с растворимым кофе до детей), постоянный гомон, горы кое-как сваленной грязной посуды, переполненные пепельницы, мусор по углам. Всю жизнь прожившая в тесном, жестко (и даже в ее случае жестоко) управляемом семейном кругу, посреди скрупулезной чистоты, она была сбита с толку, растеряна и перепугана, она не знала, как себя вести в этой чисто женской шумной коммуне с полным пренебрежением к условностям. Уборка стала для миссис Ченг точкой опоры, якорем в бурном море, соломинкой, за которую она хваталась первые несколько недель, когда еще толком не знала, вырвалась она из ада или просто попала в иной.

— Да хватит тебе! — говорили ей, когда она подползала с тряпкой к самым ногам и драила, драила пол. — Плюнь! Это никому не нужно.

Только Кейт понимала, что представляет собой кухня в глазах миссис Ченг — нечто незыблемое, нечто постоянное в мире, полном насилия, несправедливости и других, менее понятных, но не менее жутких опасностей. Она сбежала из квартирки над магазином «Товары на вынос» (под предлогом похода к газетному киоску, за таблицей результатов бегов — единственным, что занимало ее мужа), потому что понимала: скоро ее совсем сживут со свету — а в Мэнсфилд-Хаусе оказалась только потому, что увидела на автобусной станции, где ночевала, листок с объявлением, надписанным вручную. До того дня она не подозревала, что кто-то может (и захочет) дать приют ей, желтокожей женщине. За короткое время миссис Ченг пришлось предпринять два жизненно важных шага, это ее совершенно подкосило, лишило всякой способности ощущать себя личностью. Попытки содержать кухню Мэнсфилд-Хауса в той же чистоте, в какой благодаря ей содержались магазинчик и квартира, были, по сути, попытками сохранить что-то от себя, от своего прошлого, пусть даже механическим его повторением.

Всерьез опасаясь, что отчаянная гонка миссис Ченг за чистотой в конце концов сведет остальных с ума, Кейт расширила ей границы: дала возможность тратить энергию и силы на виллу Ричмонд. Было это вскоре после вселения Леонарда, когда дом еще не вполне сжился с присутствием нового жильца, ужасающим нижним бельем в корзине, капризами по поводу еды, а главное, ничем не истребимым старческим запахом.

— Вы мне необходимы как воздух, — сказала Кейт своей протеже, ничуть не кривя душой. — В этом доме каждый все время чего-то хочет, и все время разного. Одна я просто не справляюсь!

На вилле Ричмонд миссис Ченг в самом деле была нужна, как нужен раб на галерах или на хлопковом поле, но, с другой стороны, никто никогда и не нуждался в ней как в человеке. Бесплодная (одна из причин, по которой муж взялся ее бить), она не знала, что такое нянчиться, потребность в этом никогда в ней не пробуждалась. Леонард это понял, он ухватился за свой шанс со всей цепкостью вздорного ребенка, но больше других нянчиться требовалось с Кейт, и миссис Ченг, к своему изумлению, это поняла очень скоро.

Кейт была пупом земли, средоточием всего лучшего. Она даже платила за работу! За все сорок лет жизни никто не заплатил миссис Ченг ни пенса, как бы она ни надрывалась. Первое недельное жалованье она носила при себе до получения следующего, время от времени доставая и убеждаясь, что оно ей не приснилось, переходя от счастья к страху, что кто-нибудь может его отнять. Постепенно Джеймс приучил ее пользоваться услугами банка — не без усилия, потому что при всем уважении к его опыту и мудрости китаянке стоило мучительного труда протянуть свои кровные деньги через конторку. Как она могла быть уверена, что когда-нибудь получит их назад?

— Моя получать — как?

— По первому требованию, — с улыбкой объяснила девушка за конторкой.

— Моя требовать! — И миссис Ченг протянула руку.

Девушка без слов протянула ей назад банкноты. Долгое время китаянка стояла, лаская их взглядом, лелея прикосновениями и ведя сама с собой жестокую битву. В конце концов ей удалось заставить себя снова протянуть деньги в окошечко.

— Твоя хранить! — сказала она с нажимом.

Если бы теперь, пять лет спустя, миссис Ченг довелось встретить себя тогдашнюю, она бы не узнала себя в той до предела запуганной женщине. Теперь у нее был свой угол и солидные сбережения (откладывать что-то на черный день стало ее манией), она развила в себе способность управляться с Леонардом. Она больше не пробегала, как мышь, не шарахалась от всех и всего, она приятно округлилась и регулярно, по средам и субботам, посещала женскую ассоциацию китайских эмигранток. Изменилось все, кроме одного — самозабвенной преданности Кейт.

Перемена, случившаяся с покровительницей, поразила миссис Ченг в самое сердце. Конечно, ей было не дано понять проблемы женщины, так хорошо устроенной в жизни, но это не мешало сознавать их серьезность. При первых признаках беды китаянка попыталась бороться с ней обычным своим способом — еще более рьяно взялась за уборку виллы Ричмонд: отодвигала тяжелую мебель, чистила окошки, в которые сроду никто не выглядывал, заливала в унитазы чистящие средства такой мощности, что весь дом пропах хлоркой, как общественный туалет. Однако эти усилия пропадали зря: Кейт по-прежнему ходила как потерянная, Джеймс вообще ничего не замечал, зато Джосс и Леонард горько сетовали по поводу стерильной чистоты, в которой им приходилось жить. Оставалось или махнуть на все рукой, или изменить подход. И миссис Ченг отправилась в Мэнсфилд-Хаус (о котором до сих пор не могла вспоминать без содрогания), чтобы как-то довести до сведения Хелен всю серьезность положения с Кейт.